Народы моря
Шрифт:
Чати Панехси жил в левом крыле крепости. Кабинет у него был больше и расписан религиозными сюжетами, понятными каждому образованному египтянину, к которым я не отношусь. Мне изображения людей со звериными или птичьими головами и зверей и птиц с человеческими казались рекламным баннером клиники по трансплантации органов. Хозяин кабинета был любезен со мной, что сразу насторожило. О моем разговоре с Сети он даже не заикнулся. А зачем?! Уверен, что он и так знает. Судя по следующим его действиям, не скидывает со счетов вариант, что трон достанется Сети: приказы нынешнего фараона выполняет, но так, чтобы и будущему не сильно насолить.
— Ты очень хорошо проявил себя во время последнего сражения, и мой повелитель решил, что ты достоин дополнительной
Крепость Джару находилась на правом берегу самого восточного рукава дельты Нила. Дальше шла полупустыня, по которой бродили кочевники, включая шасу, битых нами в прошлом году. От крепости начиналась дорога в Ханаан и дальше на северо-восток в Митанни или на север к хаттиям. То есть, это была ссылка с повышением. Фараон Мернептах будет доволен, что один из соратников его старшего сына заслан к черту на кулички, а Сети — что этого соратника сразу на несколько рангов повысили в должности, предоставили высокооплачиваемое и спокойное место, мечту всех египетских воинов. Должность, к тому же, перспективная: через несколько лет коменданта Джару обычно переводят в какой-нибудь крупный город выше по течению Нила. Если бы я отказался, это бы вызвало подозрение, и в итоге оказался бы в еще более спокойном месте — темнице. Мне оставалось только поблагодарить чати Панехси и через него фараона Мернептаха за оказанную честь.
Глава 22
Солнце в пустыне, действительно, кажется белым. Или черным, если, посмотрев на него, переводишь взгляд на что-либо другое, но какое-то время видишь черный яркий диск. Нагретый воздух поднимается вверх, колеблясь, из-за чего изображение вдали кажется размытым, будто смотришь через несфокусированный бинокль.
Я еще помню, что такое восьмикратный морской бинокль. Обычно их два на мостике, для капитана и вахтенного помощника, и третий в капитанской каюте. Наверное, судовладельцы предполагают, что капитаны, даже находясь в каюте, постоянно осматривают горизонт через иллюминаторы. Хотя я знал одного капитана, который почти все свободное время, а такого у него было уйма, потому что вахту не стоял, контролировал работу своих штурманов из каюты, расположившись у иллюминатора, чтобы не напрягать подчиненных, приучать к самостоятельности, ни на миг не допуская возможности, что они знают об этом. Впрочем, этот вариант лучше, чем капитан-придурок, с которым довелось поработать моему однокурснику, установивший на мостике сигнальную систему, которая срабатывала по всей жилой надстройке, если не нажать на кнопку каждые три минуты. Отключить сигнал можно было только из каюты капитана. Вахта у штурманов делилась на трехминутные интервалы, ничем другим заниматься не успевали, а экипаж привыкал не обращать внимания на сигналы тревоги, постоянно раздававшиеся днем и ночью.
Я сижу под навесом на плоской крыше здания, которое в Западной Европе будут называть донжоном. Здесь дует легкий ветерок. Я научился радоваться даже такой мелочи. Ленивым жестом кисти руки приказываю рабу Тадаю подать мне скибку арбуза. У пустыни есть только одно достоинство — в ней растут и набирают сахарную сладость арбузы. Они здесь светло-зеленого цвета и по форме похожи на длинные и толстые огурцы весом от десяти килограмм каждый. Сочная мякоть буквально тает у меня во рту, наполняя его сладким соком с божественным вкусом. Ради таких арбузов я готов служить в Джару.
— Люди пустыни идут! — кричит часовой с квадратной башни высотой метра три и длиной сторон метра два, внутри только винтовая лестница помещается, возвышающейся в дальнем от меня углу крыши донжона.
Время от времени к нам приходит небольшое племя кочевников, человек шестьдесят при двух десятках ослов, привозят на обмен шкуры животных и зеленую краску. Где они добывают малахит и как обжигают, не говорят. Может, захватили краску у купцов и реализуют по мере надобности. Приходят они всегда к заходу солнца, торгуют на рассвете и сразу уходят куда-то на восток. Я сперва думал, что надеются захватить гарнизон крепости ночью врасплох, вырезать и поживиться, и заставлял солдат привязывать у ворот собак и бдительнее нести службу, но потом появилась мысль, что кочевники приходят к нам, чтобы отоспаться под нашей охраной, потому что часовых они не выставляли вовсе.
— Крикни, пусть закрывают ворота, — приказываю я слуге Тадаю.
Через час зайдет солнце, стемнеет, ляжем спать. Еще один день можно считать прожитым. Как-то незаметно таких дней набралось почти на год. Я уже втянулся в эту однообразную, сонную службу, приправленную подарками от купцов. Каждый караван, остановившийся возле крепости на ночлег, считал своей святой обязанностью утром преподнести мне что-нибудь. Обычно это был отрез льняной материи среднего ценового диапазона или расписной глиняный кувшин. Кто что везет на продажу, тот тем и одаривает. Наверное, благодарят, что не убил их ночью.
Наверх поднимается молодой писец по имени Паебпаса, сгибается в низком поклоне так, чтобы голова оказалась на уровне коричневого кожаного пояса, придерживающего белую набедренную повязку. Писцу пятнадцать лет. Худ настолько, что кажется, будто гнется не сам, а от дуновения ветра. Глядя на него, я точно знаю, сколько у человека ребер и других костей. Паебпаса — дальний родственник Аменемопета, главного катаны фараона Мернептаха. Мне так и не удалось выяснить, за что парнишку сослали в Джару. Паебпаса клянется, что это был его выбор, что хотел пожить на границе, «где все не так, как у нас». Для начала карьеры это, наверное, неплохо. Только вот есть большая вероятность остаться здесь до конца короткой жизни и этой самой карьеры. Стоит кому-нибудь из моих солдат в одиночку или малым отрядом удалиться от крепости на большое расстояние, как вскоре по кружению падальщиков мы определяем, где находятся их трупы.
— За сегодня проехали две колесницы, — докладывает писарь.
По дороге мимо крепости передвигаются или большими караванами с сильной охраной, или поодиночке на быстрых колесницах. Как ни странно, второй вариант менее рискованный. У здешних грабителей колесницы не в почете, потому что нечем кормить лошадей, подножного корма мало, а поставлять, как нам, некому. Кому надо, тот может проскочить границу, не поставив нас в известность, обойдя крепость слева или справа по пустыне, но имеет шанс не добраться до цели. На дороге хотя бы постоянно курсируют в обе стороны колесницы с солдатами и в случае опасности предупреждают путников и вызывают подмогу.
— Дапур из Газы, слуга Баала, правителя Сора, с письмом к нему от Хаи, управляющего его фермой возле Хут-Варета, — продолжает доклад Пеабпаса.
Хут-Варет — это город в дельте Нила, бывшая столица гиксосов. Когда египтяне свергли их власть, часть захватчиков осталась жить там, а часть перебралась за пределы Та-Кемета, но продолжила иметь собственность в самом городе и его окрестностях.
— Второй — Такарума из Гакати, слуга Дхоута, что живет у колодца Мернептаха, с письмом к его сыну, коменданту крепости Тару, — закончил доклад писец.
— Что рассказывают? — поинтересовался я.
Первая обязанность каждого, кто проходит мимо крепости — поделиться новостями из тех мест, откуда прибыл.
— Дапур рассказал, что Сидящий На Троне (так египтяне называют своего фараона) рассердился на своего старшего сына Сети и назначил вместо него правителем Верхнего Нила своего брата Аменмеса. Народ Дельты очень напуган, боятся гражданской войны, — сообщил Пеабпаса.
Назначить правителем Верхнего Египта — это типа объявить наследником. А ведь еще полгода назад Сети, победивший восставших нубийцев, был национальным героем. Может быть, именно это и послужило поводом для его смещения с поста. Или было еще что-то, о чём узнаем после смерти Мернептаха.