Нарушитель границы
Шрифт:
— Видишь ли, — ответил он серьезно. — Был у меня тяжелый опыт. В тринадцать лет… — С кем же это? Мы дошли до подножия лестницы, которая поднималась в город, величественно белея в листве всеми своими маршами и площадками.
— Не могу сказать, — ответил он. И добавил, почему-то по-немецки:
— Das Geheimnis.
— Что значит?
— То и значит… — Немецкой бонны не было.
— А у меня тем более. Сам всё у себя в Сибири, сам… Мы поднялись на первую площадку. Одуряюще пахло цветами. Я поднял голову,
Он вынул ключ и открыл дверь. Он снимал терраску на сваях в нижней части города, недалеко от морвокзала. С отдельным входом, к которому мы долго пробирались под дождем сквозь лабиринт хибар и хижин. Не зажигая света, разделись, выжали на двор одежду, разложили на половицах под раскладушкой намокшие деньги, паспорта и магнолию, которую я донес.
— Шоколадку хочешь?
— Экономь.
— Да слишком много закупил.
— Давай… Он разломил в фольге.
Мы стояли, голые, перед открытой дверью и, глядя на завесу дождя, жевали сладкую горечь.
— Занимай раскладушку.
— А ты?
— В лодку лягу. Он вывалил из рюкзака груду резины. Насос всхрапывал так, что в переборку постучали.
— Немцы, — объяснил он мне соседей. — Даже на курорте режим свой соблюдают.
— Из Дойче Демократише?
— Из Казахстана. Те в гостинице «Рица» живут…
С деликатной настойчивостью «наши» немцы постучали еще раз, но мы, меняясь, докачали. Повернуться на терраске стало невозможно. Я похлопал по надутой резине. Было туго и прочно. Воняло синтетикой.
— Хипалон, — сказал он с гордостью.
— От слова хиппи? — Голым задом я отсел на алюминиевые трубки, пружины и брезент. — Слушай. Давай все к черту переиграем, а?
— То есть?
— Совершим круиз до Батуми. На обратном пути сойдем в Сухуми. Посетим этот хваленый обезьяний питомник. Дачу Сталина в Пицунде. Сьездим в самшитовый заповедник, на Ахун-гору, и еще выше — на озеро Рицу. Вернемся по Военно-Грузинской дороге и выкрадем Динку.
— А потом?
— А потом загуляем.
— А после?
— Вернемся в МГУ. Пять лет учебы впереди и вся оставшаяся жизнь. Ярик? Мы же ничего еще не знаем! Страны, которая досталась. Одной шестой… Твой выбор, — сказал я, — кажется мне преждевременным. Даже в случае удачи до конца жизни у тебя на этом месте будет «белое пятно».
— Об этой стране я знаю всё, — отрезал Ярик.
— Вот так, да?
— Да! Знаю предел ее падения, и этого достаточно. Что же касается пейзажей, тут я равнодушен. И потом вовсе не «до конца жизни». Я вернусь.
— Нет, — покачал
— Почему ты так считаешь?
— Потому что в одном они, мне кажется, правы.
— Это в чем же?
— В том, что коммунизм непобедим. Он швырнул в меня чем-то, что оказалось мотком нейлонового троса. Для альпинистов штука. С железными защелками. — Лучшее средство от пессимизма, — сказал он. — Петлю сам сделаешь или помочь? Я отбросил моток. От удара в дощатую стену терраска сотряслась, а вслед за этим снова постучали.
— А вы заткнитесь там, капитулянты. Энтшульдигунг! И гуте нахт! — Растянувшись в надувном своем ложе, он стал высвистывать нечто воинственное. Потом и запел: Wenn die Soldaten durch die Stadt marschieren…
— He дразни. Они тут не при чем. Он перестал. — Ты прав. Никто тут ни при чем. Особенно, геноссе из Казахстана… Выпить хочешь?
— А есть? Перегнувшись за борт, он нашарил бутылку и вытащил зубами пробку. — Стаканов, правда, нет…
Я глотнул из горлышка.
— Неплохое вино.
— Еще бы! Крымское марочное. «Черный доктор».
— «Черный»?
— Так называется. Примем без объяснений. Примешь? Я снова взял бутылку, приподнялся на локте.
— Пей-пей, — сказал он. — Хорошо, как превентивная мера. Черный Док нас вылечит.
— Думаешь?
— От всех болезней. — Он взял бутылку. — Не только от простуды. Верно ведь, Док? От коммунизма тоже. Только он и сможет — черный.
— И где ты его найдешь?
— Да уж не в Африке…
— В Доминиканской республике?
— Где-нибудь да найду. А ты, наверно, в чехов веришь? В социализм «с лицом»?
— Не знаю… Не особенно. Дед мой до октября семнадцатого, — сказал я, — у Милюкова в партии был. В «конституционно-демократической».
— А после октября?
— А после говорили так: «Кадет — на палочку надет». Подразумевая штык.
— Вот видишь. А говоришь… Нет, друг. Клин клином вышибают, а Зло — еще большим. Вселенским, в данном случае. Еще?
— Воздержусь.
— Тогда, с твоего позволения, добью. «Черного доктора» — за черную реакцию! Я лежал — руки под затылок. Тенькая квадратиками стекол, дождь плотно колотил по нашей крыше, низкой и косой. Кое-где просачивалось. Ярик чертыхнулся, сел, вытащил из рюкзака и накрыл себя с лодкой чем-то вроде плащ-палатки — так зазвучали капли на этом материале, который наутро оказался камуфляжной простыней цвета морской волны. Накрываться чтоб — на случай встречных судов и вертолетов.
— Можешь не верить, — сказал он. — Но я вернусь. Обязательно.
— В составе Waffen-SS? Он засмеялся. — А это как удастся… Там видно будет. Может быть, и в индивидуальном порядке. Мы еще встретимся, увидишь. Вдруг сяду напротив тебя в метро. На улице попрошу прикурить. Ты дашь мне огня, но меня не узнаешь. Меня невозможно будет узнать. Только кумач вокруг, он станет интенсивным. Он станет, как запекшаяся кровь, и вдруг — настанет день — он обернется черным. И ты поймешь, что это — я.