Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка

Бирмингем Стивен

Однажды летом Соломон увидел, как Бетти потянулась за очередной порцией пирога «Нессельроде», который ей запрещала диабетическая диета, и воскликнул: «Бетти, не надо!». Но неукротимая Бетти, чья воля в любой день могла сравниться с волей мужа, ответила: «Мне все равно, если это будет стоить мне десяти лет жизни. Я возьму вторую порцию этого превосходного десерта». С легкой улыбкой она сделала это и через несколько часов умерла. После ее смерти Соломон стал похожим на шелуху человеком. Он умер чуть больше чем через год, в 1903 году.

27. «БОГАТЫЙ ЛЬЮИСОН»

У отца Адольфа Левисона была любопытная теория. Он рассказал сыну, что пасхальные мацоты, или афикомены, при правильном освящении

обладают особым свойством: если бросить кусочек этого пресного хлеба в море, то он успокоит воду. Отец Адольфа говорил, что знает об этом, потому что сам однажды попробовал, и это сработало. В 1867 году, когда Адольфу было восемнадцать лет, он переплывал Атлантический океан, чтобы попасть в Америку, и взял с собой одну из этих благословенных мацот. Корабль попал в шторм, и юный Адольф, держась за поручни, бросил свой афикомен в воду. Но ничего не произошло. Это была одна из его последних попыток соответствовать ортодоксии отца. Она символизировала его разрыв с прошлым.

Адольф родился в Гамбурге, младшим из семи детей Сэма и Джули Левисон. Он был пухлым, молчаливым, замкнутым ребенком, преданным своей матери. Однажды днем, когда ему было шесть лет, он сидел с ней, когда она вдруг сказала, что у нее немного кружится голова. Через несколько минут она умерла. Вскоре после этого отец снова женился и создал вторую семью. Вскоре в ней появилось еще четыре сына. Адольфу, изгою, отец приказал в течение года ежедневно посещать синагогу и читать кадиш — сиротскую молитву.

Старший Левисон занимался бизнесом, который велся в семье с 1740 г., — торговлей шерстью, щетиной, конским волосом, страусиными и другими декоративными перьями, а со временем и металлами. Сэм Льюисон гордился своей репутацией бизнесмена и тем, что его называли «богатым Льюисоном» (der reiche Lewisohn). Он также гордился своей родословной, которую проследил до 1609 г., когда Льюисоны прибыли в Германию из Голландии. Матерью Сэма была Фанни Хаарблейхер, дочь, по словам Сэма, «очень хорошей английской еврейской семьи». А отцом ее матери был Соломон Гольдшмидт, лондонский финансист.

Сэм был волевым малым. В 1848 г. он обеспокоился судьбой парижской мельничихи, которая, как оказалось, не заплатила за партию перьев. Сэм отправился в Париж, чтобы лично получить счет. В те времена новости распространялись медленно, и он еще не слышал о революции, разразившейся во Франции (что было одной из причин, по которой парижские дамы не покупали в тот год шляпы со страусовым оперением). Когда он добрался до границы, его неоднократно предупреждали, чтобы он держался подальше от Франции. Но он, наталкиваясь на полчища бегущих беженцев, продолжал идти в Париж, вплоть до баррикад. Когда ему бросили вызов, он закричал: «Я республиканец из Гамбурга!». Поскольку Гамбург был признан свободным городом, его пропустили через линию фронта, и он направился в магазин мельничихи, где потребовал и получил оплату своего счета.

Он был солдафоном, когда дело касалось воспитания детей, и Адольф испытывал к отцу ужасное уважение, далекое от любви. Немецкий шлепок сзади был любимой формой наказания отца, и юный Адольф получил их немало. Когда ему было семь лет, еще в течение года траура, наложенного на него отцом, его старшая сестра вышла замуж по светскому обряду. На свадьбе по традиции собирали деньги для бедных, и юный Адольф сделал необычайно проницательное для своего возраста (а для будущего филантропа — интересное) замечание по поводу сборов. Он сказал, что слышал, что в христианских церквях и соборах есть два вида коробок для милостыни. В тех, что были сделаны из цельного дерева, подавали копейки, а в тех, что были со стеклянными стенками, где пожертвования были видны, всегда собирали более крупные монеты и купюры. Его ударили за то, что он заговорил о «церквях и соборах» на еврейской свадьбе.

Однажды он съел за один раз бараньи отбивные и пирожные с кремом, что противоречило ортодоксальному диетическому закону, за что и получил

пощечину. Он совершал одинокие прогулки по полям под Гамбургом. Он собирал полевые цветы, которые давил между книгами, и соорудил маленький стеклянный гербарий, засаженный мхами и травами, и поместил его в окно своей спальни, выходящее на канал. В один прекрасный день его не стало. Его отец решил, что это «не по-мужски».

Он старался угодить отцу, проявляя интерес к бизнесу. Во время шабата — с заката пятницы до заката субботы — офис Lewisohn был закрыт, но после заката субботы дела снова начинались в неформальной обстановке, наверху, в гостиной. Здесь отец Адольфа, дяди и клерки собирались для обсуждения сделок за неделю, а также для приема приезжих продавцов. В один из таких вечеров приехал торговец из России, который продавал щетину. Русская щетина была важным экспортным товаром, и дядя Адольфа, осмотрев образцы разных цветов, сделал заказ на щетину белого, желтого, серого и черного цветов. Адольф, молча слушавший, вдруг сказал: «В Нью-Йорке черная щетина им не нужна». После этого он получил от отца еще одну пощечину. Позже отец сказал: «Ты был прав насчет черной щетины, но это ничего не меняет. Ты не имеешь права говорить против своих дядей и старших».

Адольф был близоруким, и ему прописали очки с тяжелыми линзами. Очки, по крайней мере, защищали его от пощечин, и он как бы уходил за них в свой личный мир тревог и надежд. В десять лет он узнал страшную новость. Его умершая мать, которую он так любил, страдала «меланхолией». Теперь те же тревожные симптомы проявились у одной из его старших сестер, и за ней пришлось тщательно наблюдать. Сам Адольф начал питать тайную фантазию — мечту о побеге, о путешествиях, о богатстве, на которое можно было бы купить сокровища, которые не мог себе позволить даже «дорогой Левизон», о богатстве, на которое можно было бы купить не только свободу от черных мощеных улиц Гамбурга, но и нечто, что Адольфу стало казаться неким величием и статностью. Косоглазый, полноватый мальчик стал, по его собственному мнению, тайным властителем.

Кроме Священного Писания, в доме Левизонов мало что читали. Зато были своеобразные газеты. В Гамбурге выходили две ежедневные газеты — «Фрайшютц» и «Нахрихтен», но они не продавались втридорога, а брались в долг или в аренду. Газеты доставлялись, читались в течение часа или около того, затем снова забирались и передавались другой семье. Естественно, когда каждая газета приходила в назначенный час, старший член семьи — в случае с Адольфом его отец — должен был прочитать ее первым. К тому времени, когда газета попадала к Адольфу, ее обычно уже пора было собирать.

Исключением из этой издательской практики был Die Fremdenliste, «список чужих». Он оставался в доме, так как был не столько газетой, сколько рекламным раздаточным материалом, который оплачивали различные гамбургские гостиницы и в котором перечислялись коммерсанты и другие путешественники, прибывшие из других городов. На первый взгляд Die Fremdenliste может показаться не более увлекательным, чем чтение телефонного справочника, но для Адольфа Левисона чтение списка незнакомцев имело особое очарование. Незнакомцы носили странные имена, прибывали из экзотических портов, и он мог дать волю своему воображению, придумывая для них захватывающие истории и смелые подвиги. Незнакомцы становились его близкими людьми, когда он обрисовывал их и позволял им заполнять мысли во время бодрствования и сна. Многие из них были титулованными особами, и Die Fremdenliste тщательно перечисляла каждого прибывшего в соответствии с его статусом, богатством и значимостью. На первом месте стояли королевские особы — короли, принцы и герцоги. Затем следовали придворные и лица с влиятельными королевскими связями. Далее шли религиозные титулы, затем генералы, графы и бароны. После них шли рантье — дворяне, живущие на свои доходы. И, наконец, в самом низу списка находились «кауфманнеры», или купцы. Адольф, купеческий сын, нацелился на княжескую категорию.