Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка
Шрифт:
И все же после смерти Генри Форда именно еврейский банк Goldman, Sachs & Company первым выпустил акции Ford и под руководством Сиднея Вайнберга разработал сложную конструкцию Фонда Форда. Сегодня Вайнберг является главным финансовым советником Генри Форда II и входит в совет директоров Ford Motor Company. Ирония судьбы высоких финансов не прекращается. Там, где можно сделать большие деньги, многое можно простить.
Между тем отдельные члены семьи Селигман, которые всегда называли миссис Астор и ее окружение «бабочками», сами начинали проявлять некоторые странные черты, напоминающие бабочек. Мужчины семьи, похоже, предпочитали быть джентльменами на отдыхе, а не работать, а некоторые дамы посвящали себя хозяйству с той же усердностью, что и миссис Астор. Например, миссис Генри Селигман, жена сына Джесси. Бывшая Адди Уолтер, она была двойной Селигман: сначала она вышла замуж за сына Джозефа Дэвида, а после его смерти — за его двоюродного брата. Все двадцатые годы в ее домах в Элбероне, Палм-Бич и на Восточной Пятьдесят шестой улице проходили торжественные вечеринки. У нее был дворецкий Де Витт (не путать с Де Виттом Селигманом, другим двоюродным братом ее мужа), который, как она любила говорить, «установил стандарт для
Но, несмотря на все эти приятные моменты, некоторые члены семьи заметили тревожные симптомы Селигмана. Внук Джозефа, Джордж Хеллман, был встревожен тем, что происходит с рождаемостью в Селигмане. По расчетам г-на Хеллмана, при том уровне рождаемости, который был у Дэвида и Фанни Селигман — восемь сыновей и три дочери — в Нью-Йорке должно было родиться 1536 мальчиков Селигман в его собственном поколении. Однако все произошло с точностью до наоборот. У первых Селигманов рождались в основном мальчики, у последующих поколений — женщины или вообще никто. Фамилия Селигман за три поколения стала вымирать.
Это был генетический факт, с которым приходилось сталкиваться и другим семьям из толпы. Казалось, что по мере того, как семьи богатели и потребность в сыновьях становилась все менее острой, сыновей рождалось все меньше.
Нет необходимости говорить о том, что число партнеров J. & W. Seligman & Company, носящих фамилию Селигман, сокращалось с той же скоростью. В 1920-е годы место фирмы на Нью-Йоркской фондовой бирже принадлежало Джефферсону Селигману, партнеру по продаже фруктов, имбиря и платьев от Кляйна. Во время обвала фондового рынка в 1929 г. Джефф Селигман был там, внося свой вклад. По словам одного из партнеров, «в октябре 1929 года, когда паника длилась день или два, Джефф впервые за много лет появился на бирже. Он не делал ни одного движения, сколько себя помнит. Я не думаю, что он выполнял какие-либо заказы — он просто появился, надев цветок в петлицу своего принца Альберта Одна из дневных газет прокомментировала успокаивающий эффект, вызванный появлением «известного международного банкира».
Успокаивающий эффект или нет, но Джефф Селигман ничего не сделал для повышения рождаемости в Селигмане. Он умер в 1937 г. в возрасте семидесяти восьми лет, оставив, по словам Джеффри Т. Хеллмана, «несколько уменьшенное состояние, состоявшее, в частности, из довольно большого остатка платьев Джинджер и Клейн», и без наследников.
Селигманы стали очень заботиться о семье и гордиться ею, и в один прекрасный момент наняли дизайнера и печатника для подготовки тщательно продуманного семейного реестра Селигманов. Переплетенный и изданный ограниченным тиражом в сто экземпляров, он напечатан на плотном пергаменте и содержит имена 255 человек, а также портреты одиннадцати детей Селигманов из Байерсдорфа. Через реестр можно проследить паутинную взаимосвязь семьи Селигман с другими семьями этой толпы — Бирами, Вальтерами, Гудхартами, Гуггенхаймами, Льюисонами, Вассерманами, Натанами, Лилиенталями, Леманами, Вольфами и Лоебами. Селигманы становятся настоящей якорной семьей толпы. Можно понять, как Селигманы могут — и с достаточной степенью достоверности — связать себя с королевским домом Виндзоров и говорить о «нашей кузине, принцессе Маргарет». («Как вы думаете, — лукаво предположил один из присутствующих, — принцесса Маргарет когда-нибудь говорит «мои кузены, Селигманы»?»). Связь работает следующим образом: Исаак Селигман женился в Лондоне в 1869 году на мисс Лине Мессел. Позднее одним из представителей рода Месселей был сэр Оливер Мессель, который состоит в родстве с молодым человеком по имени Антони Армстронг-Джонс, ныне лордом Сноуденом. Селигманы могли похвастаться и собственным британским рыцарем, сыном Исаака, ставшим сэром Чарльзом Селигманом.
Но, несмотря на весь блеск и то, что Джордж Хеллман с некоторой тоской называет «легкой дымкой социального престижа», которая все еще сохраняется за фамилией Селигман, в настоящее время за ее продолжение отвечают всего два маленьких мальчика, оба прапраправнуки Джозефа.
45. ОСЕНЬЮ И ПОСЛЕ
У брата Феликса Варбурга Пола было несчастливое детство, над ним издевались старшие братья Эби и Макс, называя его некрасивым и слабым. Даже мать, казалось, не понимала его. К юношескому возрасту у него сформировался ярко выраженный комплекс неполноценности, и он постоянно извинялся за себя. У него была привычка предварять свои высказывания словами: «Вам не понравится то, что я скажу, но....». Тем не менее он был, возможно, самым блестящим и разносторонним из всех Варбургов и в течение многих лет был своего рода странствующим партнером Kuhn, Loeb, проводя половину года в Нью-Йорке, а другую половину — в банке Варбурга в Германии, выполняя функции финансового связующего звена между двумя странами. Он всегда считал американское банковское дело примитивным и бессистемным. Он тайно встречался с сенатором Нельсоном Олдричем на Си-Айленде, штат Джорджия, и разработал Федеральную резервную систему, но когда Олдрич попытался предоставить Полу Варбургу все полномочия, Пол, как обычно, отказался от каких-либо заслуг. Ему предложили пост председателя Федерального резервного совета, но он, настаивая на своей недостойности, отказался от должности выше вице-председателя. Поскольку во время Первой мировой войны усилились антигерманские настроения, и Kuhn, Loeb стала мишенью для многих из них, Пол глубоко переживал это. В 1918 г. он обратился к президенту Вильсону с письмом, в котором в свойственной ему самоуверенной манере заявил, что, по его мнению, натурализованный гражданин не должен занимать столь высокий пост в Совете директоров. Втайне он надеялся, что Вильсон не примет его предложение об отставке, но, к его разочарованию и огорчению, Вильсон принял его. К еще большему огорчению, Пол Варбург вернулся из Вашингтона в Нью-Йорк и стал
Как оказалось, он был Кассандрой, и, поскольку пророки судьбы обычно не находят сочувствующей аудитории, Пол Варбург стал еще более несчастным. В 1920-е годы он начал говорить о том, что процветание было ложным и не могло продолжаться долго, что «пузырь» лопнет. За такие высказывания он вскоре стал самым непопулярным человеком на Уолл-стрит. «А вот и старый хмурый Гас!» — крикнул кто-то в 1928 году, когда Пол Варбург вошел в загородный клуб Century, и его освистали на собрании директоров. Однако он продолжал работать. В начале 1929 г. в годовом отчете Международного акцептного банка Пол прямо заявил, что рост цен на акции «в большинстве случаев совершенно не связан с соответствующим увеличением заводов, имущества или доходности», и предсказал, что если не обуздать и не контролировать «оргии безудержной спекуляции», то «окончательный крах, несомненно, затронет не только самих спекулянтов, но и приведет к общей депрессии, охватившей всю страну». В зале раздались одобрительные возгласы. Это заявление было сделано в марте. Окончательный крах» наступил лишь через полгода. Насколько прав был Пол Варбург, говорить не приходится, но когда в 1930 году он попытался сказать: «Я же говорил», его еще более горячо невзлюбили.
Между тем были и другие проблемы — неспокойные политические события в Германии. Пауль и Феликс Варбурги считали, что будущее не сулит еврейским банкам в Германии, и хотели ликвидировать M. M. Warburg & Company. Но брат Макс, глава гамбургского дома, был упрям. Он настаивал на том, что может «договориться» с этим человеком, Гитлером.
Великий биржевой крах 1929 года сказался на каждом банкире по-разному, но те немногие, кто последовал совету Пауля Варбурга, оказались в значительно лучшем положении. Одним из них был шурин Пола, Морти Шифф. Бедный Морти. Несмотря на все его попытки двигаться в ногу с международным сообществом, большую часть своей жизни он провел под отцовским началом. Теперь ему предстояло прожить на свободе чуть более десяти лет. Он скоропостижно скончался в 1931 г. после приятного ужина с дочерью Дороти. В 1929 году Пол Варбург предупредил Морти, чтобы тот «уходил с рынка» и вкладывал свои средства в наличные. Когда была проведена оценка имущества Морти, оказалось, что он оставил 28 718 213 долларов в ценных бумагах, недвижимость во Франции стоимостью около миллиона долларов, коллекцию книг, переплетов, картин и мебели стоимостью 153 427 фунтов стерлингов и, благодаря Полу Варбургу, 7 683 527 долларов наличными. За время, прошедшее с момента оценки имущества до его передачи наследникам, стоимость ценных бумаг Морти упала на 54%. Если бы не все эти наличные деньги, ситуация была бы сложной. А так наследники Морти очень гордились им. Несмотря на все опасения Джейкоба Шиффа по поводу расточительности Морти, Морти удалось отложить кругленькую сумму.
Goldman, Sachs повезло меньше. Под влиянием оптимистичного Уоддилла Катчингса в 1928 г. компания с некоторым запозданием решила заняться инвестиционно-трастовой деятельностью, в рамках которой банковский дом создавал траст, осуществлял инвестиции, продавал акции населению и, как надеялись, оставлял жирную долю себе. Идея Катчингса заключалась в том, чтобы создать торговую корпорацию Goldman, Sachs Trading Corporation с капиталом 100 млн. долл. и продать публике 10% своих акций, оставив 10% себе. Затем компания объединила эту долю с Финансово-промышленной корпорацией, которая, в свою очередь, получила контроль над акциями Manufacturers Trust Company. Все это могло бы поставить Goldman, Sachs в завидное положение, если бы было сделано в 1923, а не в 1928 году. В действительности же все эти взаимосвязи были настолько сложными, что после краха потребовалось десять лет судебных тяжб, чтобы разобраться, кто и кому что должен. Тем временем Кэтчингс вышел из состава фирмы и уехал в Калифорнию, чтобы стать радиопродюсером.
В результате обвала рынка в неловком положении оказались и другие. Старшая дочь Отто Кана, Мод, вышла замуж за генерал-майора сэра Джона Марриотта, переехала в Англию, и за некоторое время до краха Кан продал Мод крупные пакеты пяти различных ценных бумаг. Все пять ценных бумаг к 1930 г. почти ничего не стоили, когда Мод вернула их ему, и он смог продать их с удобным для себя рыночным убытком в 117 000 долл. Так казалось Следственному комитету Пекоры в 1933 г., изучавшему «внебиржевые» сделки, подобные этой, в попытке свалить вину за 1929 год. Отто Кан со свойственной ему урбанистичностью отрицал, что в этой внутрисемейной сделке было что-то «особенное». Когда же выяснилось, что Кан не заплатил подоходный налог за 1930, 1931 и 1932 годы, Кан вежливо объяснил, что, «видимо», он понес настолько большие убытки, что ему не пришлось декларировать доход. Когда на него надавили, он признался, что просто не может объяснить, почему он не платил подоходный налог. По его словам, он был «чудовищно невежественен в вопросах заполнения деклараций», которыми полностью занимался бухгалтер, «которому я очень доверяю». Как обычно бывает в таких расследованиях, никто на Уолл-стрит не пострадал, но расследование Пекоры привело к ужесточению правил банковской и инвестиционной деятельности, к созданию Комиссии по ценным бумагам и биржам и к концу безудержного финансирования.
В те тяжелые дни Великой депрессии даже семьи, пережившие крах, считали не только разумным, но и целесообразным снизить уровень жизни. Миссис Генри Селигман, состояние которой пострадало незначительно, оставила у себя Де Витта, но для видимости сократила расходы, уволив своего лакея Джона.
Не то было с Адольфом Льюисоном. В то время как все остальные то тут, то там вводили небольшую экономию, он продолжал жить как повелитель, тратя столько же, сколько и раньше, если не больше. Он сохранил четыре дома — на Пятой авеню, 881, в Элбероне, в Проспект-Пойнт на Верхнем Саранакском озере и на ферме «Хизердейл» в Ардсли-на-Гудзоне в округе Вестчестер. В Ардсли, помимо великолепных теплиц, в которых выращивались экзотические растения всех сортов, у него была миниатюрная железная дорога и собственная кузница. Его жена умерла в раннем возрасте, и с тех пор, к несчастью семьи, Адольф стал наступать на пятки. Он стал неисправимым. Разжав руки, его сын Сэм пришел к нему и закричал: «Отец! Ты тратишь свой капитал!» «Кто его сделал?» ответил Адольф Льюисон.