Наша трагическая вселенная
Шрифт:
— Нет, — ответил он. — Она поселилась в Гринвей-Хаус уже после того, как вышла замуж за Макса Маллоуэна, археолога.
Роуэн снова надел очки и, прислонившись к ограждению, повернулся ко мне лицом.
— На электронных навигаторах Верхний паром обозначен как второстепенная дорога.
— Я слышала, что некоторые навигаторы совершенно сбиваются с толку, когда переезжаешь через реку. Не знаю, может, это просто городская легенда. Одна знакомая Либби, она живет где-то за городом, рассказывала, что, когда она заехала на Нижний паром, навигатор стал говорить: «Развернитесь! Вы в опасности! Вы заехали в реку!» Или что-то вроде того.
Я посмотрела на его машину.
— У тебя теперь навигатор? — поинтересовалась я.
— Да, Лиз установила.
Он снова повернулся к парому.
— Где у него эти тросы, как думаешь? — спросил он.
Я подошла поближе, и мы оба перегнулись через ограждение. Наши локти разделяло как минимум четыре слоя одежды и два дюйма воздуха.
— Видимо, где-то внизу. Наверное, протянуты под днищем.
— Я слышал, как однажды паром, перевозивший целое стадо коров, пошел ко дну. Так коровы сами поплыли и выбрались на берег. — Он задумался. — Это не ты мне рассказывала?
— Я. А еще однажды в восьмидесятых тросы лопнули, и паром понесло по реке. То же самое произошло в прошлом году, но тогда, в первый раз, все было гораздо хуже. Паром снес штук двенадцать яхт. А еще на нем находилась машина скорой помощи, в которой везли женщину в больницу на другой берег: из-за аварии женщина умерла. Говорят, в грозовые ночи на пароме виднеются едва различимые очертания скорой и слышны слабеющие крики больной.
Роуэн побледнел.
— Боже, — сказал он. — Какой ужас.
— Да. Но я уверена, что тут далеко не все правда. Мне все это рассказывали Либби и Боб, потому что они, всегда здесь жили. Я-то приехала только пять лет назад.
Он отвернулся и посмотрел куда-то вдаль.
— Как продвигается глава? — спросила я.
— Ну… Пожалуй, я слишком много занимаюсь изучением вопроса и слишком мало пишу.
— Ты говорил что-то про культурные предсказания, — сказала я. — Я собиралась поискать примеры, потому что мне стало жутко интересно. Но забыла.
— Самый известный пример датируется 1898 годом: за четырнадцать лет до гибели «Титаника» некий писатель Морган Робертсон написал роман под названием «Крушение Титана» — о корабле, считавшемся непотопляемым и в итоге погибшем от столкновения с айсбергом во время своего первого выхода в море. Две с половиной тысячи пассажиров утонули из-за того, что на всех не хватило спасательных шлюпок — так же как и в случае с настоящим «Титаником». Никто не позаботился о том, чтобы иметь их в достаточном количестве, ведь корабль считался неуязвимым.
— Ты думаешь, это не было настоящим предсказанием?
— Конечно же, нет. В этой главе я как раз говорю о том, что если ты писатель и пишешь о непотопляемом корабле, и тебе нужно придумать ему имя, ход твоих мыслей примерно такой же, как у людей, назвавших настоящий корабль. «Титан», «Титаник» — нет ничего удивительного в том, что писатель и человек, давший имя реальному кораблю, рассуждали одинаково. Ведь слово «титанический» широко использовалось и до появления одноименного корабля и всегда означало нечто большое и величественное, что в конечном итоге терпит крах. Байрон описывал этим словом Рим накануне его падения: «На Рим великий буря налетела, / И рухнул Рим, и жар давно остыл / В останках титанического тела». [28] Ну а когда столь мощный корабль тонет, люди почти всегда погибают, потому что создатели судна, считая его непотопляемым, не принимают необходимых мер предосторожности и не оснащают корабль достаточным количеством шлюпок. Ничего загадочного здесь нет. По сути, в таком предсказании нет ничего сверхъестественного: это явление другого рода, основанное на культурных факторах и тех вещах, что людям уже известны, или тех, о которых они могут догадаться.
28
Байрон Дж.-Г., «Паломничество Чайльд-Гарольда». Пер. В. Левика.
Я
— Интересно, почему те, кто назвал настоящий «Титаник» «Титаником», остановились именно на этом имени? Я никогда раньше об этом не думала. Они будто сами хотели, чтобы корабль утонул, или же знали заранее, что это непременно случится. Ведь титаны были повержены богами-олимпийцами, правильно? И слово «титанический» изначально несет в себе трагический смысл и некую обреченность. Очень хорошо сочетается с «тщеславием», о котором пишет Гарди: «Рядом неясные лунноглазые рыбы / Глядят на позолоту вокруг / И вопрошают: „Что делает здесь это тщеславие?“». [29]
29
Пер. И. Бродского.
— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить, — сказал он. — Хотел испробовать на тебе свою теорию трагедии. Ты не против? Все равно мы, похоже, тут надолго застряли, а больше мне не с кем об этом поговорить.
«А как же Лиз?» — подумала я. Ничего удивительного: похоже, никто не обсуждал с давними партнерами тех вещей, что по-настоящему интересовали. Боб ничего не знал о вязании Либби, а она слабо представляла себе, сколько струн у гитары. Каждый раз, когда Тэз заканчивал картину, мать говорила, что получилось очень красиво, но слишком сложно, чтобы она могла должным образом это оценить. Пожалуй, один из самых печальных фактов современной жизни заключается в том, что на работе, или на соседней улице, или на другом берегу всегда найдется тот, кто сумеет понять тебя лучше, чем человек, с которым ты живешь. У меня, правда, такого знакомого не было. Кристофер, насколько я помнила, когда-то в моем внутреннем мире что-то понимал, но его представление об этом мире давно устарело. По-моему, он даже не был в курсе, сколько книг у меня вышло. Но кому я хочу запудрить мозги? Лиз могла ничего не знать о «Титанике», зато она наверняка знала, какой у Роуэна любимый цвет, какое второе имя ему дали родители, когда у него день рождения, с чем он пьет чай — с сахаром или с молоком, храпит ли он и почему у них нет детей. Этот список можно было продолжать до бесконечности. Так что Роуэн вполне мог обойтись без разговора со мной. К тому же он так и не прислал мне ни одного письма.
— Я не против, — сказала я. — Я хочу использовать «Титаник» в своем романе. Думала начать с поэмы Гарди или как-нибудь ее ввернуть. Поэтому беседа с тобой — часть моего исследования. Да и вообще это интересный способ убить время в ожидании того, что мы вроде как должны утонуть.
Роуэн ухватился руками за перила и свесился за край парома. На мгновение мне показалось, что сейчас он свалится в реку. Ступни его оторвались от палубы. Но тут он развернулся и, подтянувшись на руках, уселся на ограждение: теперь опорой его спине служил лишь воздух, а внизу, под ногами, не было ничего — одна вода.
— Так вот. Вся моя книга — о катастрофах. В основном речь там идет о кораблекрушениях, однако мне хочется сделать так, чтобы в теоретической части рассказывалось не только об идее аффекта,но и о том, как и почему возникает катастрофа. Мне хочется понять, она берет и «вдруг» случается, после чего люди неожиданно становятся несчастными, или же тут все не так просто. Возможно, события на самом-то деле развиваются в обратном направлении: сначала люди становятся несчастными, а потом как раз и происходит катастрофа. Когда я начинал главу о «Титанике», то думал, будто доказываю тезис о том, что невозможно отличить вымышленную катастрофу от реальной, как говорил философ Бодрийяр. Изначально я ставил перед собой задачу выдвинуть предположение, что эти культурные предсказания — фальшивка, этакий Диснейленд с аттракционами на тему кораблекрушений, который нужен для того, чтобы люди не слишком задумывались, что все эти трагедии реальны и неизбежны.