Наследие
Шрифт:
У всех собравшихся уды уже восстали.
Берёт командир свой тамтам в левую руку, а правой в него удом бьёт:
— УЁ-бох!
Партизаны, каждый в свой тамтам удом:
— УЁ-бох!!
Комиссар — левша, так что левой рукою свою могучую елду сжимает, в тамтам ударяет:
— УЁ-бох!
— УЁ-бох!! — по залу раздаётся.
И все вместе:
— УЁ-бох!! УЁ-бох!! УЁ-бох!!
Гремят под сводами земляными барабаны судьбы партизанской.
Гремят всю ночь, не смолкая.
После действа барабанного комотр и комиссар в свою пещеру удалились. Общее у них жилище в подземном укрывище партизанском. Пещера просторная, своды земляные досками широкими подхвачены, которые столбы дубовые подпирают. Пол выстлан коврами, реквизированными у капиталистов. В пещере стоит мебель дорогая, буржуазная. Здесь же и ванная комната с туалетом и душем, подогреватель воды от солнечных батарей. Водопровод партизанский из реки Сунгари воду сосёт. В пещере две кровати широких, письменный стол, сетевая пирамида, кресло массажное, бар с напитками крепкими. На стене у кровати командирской — ковёр, на нём холодное оружие висит — секира, шашка, сабля, ятаган, кинжалы. На ковре у комиссаровой постели — живые картинки с русскими богатырями: Илья Муромец, Василий Буслаев, Александр Невский. Икон в пещере нет, как и во всём укрывище, — запрещены. Ибо не иконам должен истинный христианин молиться, а Богу.
Комиссар после действа барабанного — сразу в душ, пот смыть с тела большого.
Командир за звонка шнурок дёргает. Входит адъютант его Савоська.
— Доставь мне ту девку, что сегодня трижды бежать порывалась.
— Есть, товарищ комотряда!
Вся обслуга, все пленные на время действа барабанного запирались дубовой дверью с засовом мощным в одной пещере.
Командир бар открыл, достал бутылку виски «Масахиро», налил в стакан, из холодильного термоса льда зачерпнул, сунул. В другой стакан налил сливовицы.
Приводит Савоська девку ту. Сама как подросток, но лицо взрослое, красивое. Стоит перед командиром в ватнике, под ним — халат китайский. Командир — голый, с удом стоящим. Расстегнул пояс, снял тамтам, на крюк повесил.
— Как звать тебя? — спрашивает девку.
— Аля.
— Большая честь для тебя, Аля, в эту ночь будет: опустить уд командира.
Молчит девка.
— Раздевайся!
Разделась она догола.
Командир на девку глянул, хмыкнул одобрительно, прыгнул на постель, из стакана не капли не пролив, навзничь лёг, по покрывалу шёлковому, монгольскому ладонью шлёпнул:
— Садись!
Села та рядом с ним.
— Дрочи мой уд, пока не опустится!
Взяла Аля уд командира, стала дрочить. Заметил он, что у неё на руке указательного пальца нет.
— А палец где?
— В Ши-Хо отсекль.
— Дрочи здоровой рукой!
Переменила руку Аля.
Тем временем комиссар из душа вышел. От тела его белого, обширного пар идёт:
— Благоле-е-е-епие!
— За барабаны судьбы, комиссар! — командир стакан с виски поднял.
— За барабаны судьбы, командир! — со сливовицей комиссар свой стакан взял.
Осушил Оглоблин стакан одним глотком. Рушится комиссар на постель, скрипит она под его весом.
— Серафи-и-и-им!! — зовёт комиссар зычно так, что в баре бокалы звенят.
Входит Серафим, адъютант комиссаров.
— Хроменького ко мне!
— Слушаюсь!
Аля тем временем уд командира дрочит. Комиссар до тумбочки дотянулся, коробку сигарную открыл, вытянул сигару кубинскую, обрезал, закурил.
— Славно постучали сегодня, — выпускает комиссар дым в изнеможении.
— По-большевистски! — командир довольный стакан с виски на грудь себе поставил.
И застонал, задвигался: молофья-матушка в гости стучится. Брызнуло из уда командира.
— Не останавливайся!
Аля дрочить продолжает.
Дверь отворилась, вошёл Серафим, а с ним — подросток хромой. А лицо — точно как у Али — взрослое, красивое. Глянула Аля на него мельком и — застыла. Перестала дрочить командира. Замерла, рот открыла.
— Я же сказал — не останавливаться! — командир напомнил.
Но Аля уд из руки выпустила — и к хромому подростку:
— Оле!!
Тот тоже рот раскрыл:
— Аля?
Обняла подростка Аля с разбега, да и повалились они на ковёр.
— Твою мать! — Серафим навис над ними, что делать, не зная. Командир с комиссаром на сцену эту уставились.
Аля подростка целует, обнимает. Вскрикнула, прижалась — и в слёзы.
— Сука, кайф обломала! Серафим, в расход дуру! — недоволен командир, что ещё и виски себе на грудь плеснул.
Серафим в кобуру полез.
— Погоди, Иван, — привстал на кровати комиссар. — Хроменький, что с ней?
— Она… сестра… — пробормотал тот, в объятье задыхаясь.
— Вы брат и сестра?
— Да.
— Уебёныть! — командир рассмеялся. — Отставить, Серафим.
— Близнецы! — комиссар заключил. — Видать, давно не виделись.
И — дым кольцами пустил.
Командир сумрачно на объятия близнецов смотрел. Потом вскрикнул:
— Встать!!
Хроменький первым зашевелился. И стал привставать. Но сестра висела на нём, плача и бормоча: «Оле! Оле!»
Серафим схватил их, встряхнул и на ноги поставил.
— Смирно!! — выкрикнул командир.
Оле постарался команду выполнить, Но Аля опять на нём повисла. Серафим одним движением оторвал сестру от брата, в ухо ей прорычал:
— Смирррно стоять, командир приказал!
Сестра оторвалась от брата, руками рот зажимая. Командир на них уставился грозно:
— Вас, придурков, для чего сюда позвали? А ну — по койкам!
Оле сразу разделся, подхромал к кровати комиссаровой, лёг рядом с ним, взял обеими руками елду Оглоблина и принялся дрочить.
Серафим Але на кровать командира указал. Как сомнамбула, подошла она, села, взяла командирский уд.