Наследие
Шрифт:
Хлопали и хлопали заёбанцы.
Глядел и глядел Хван на пляску Тьян. И вдруг руку поднял.
Стихли хлопки.
Но Тьян умная продолжала.
Три сотни глаз за её пляской следили.
А она танцевала, танцевала не останавливаясь, движения убыстряя. Пляска длилась и длилась. Голое худое тело извивалось на столе, вертелось, прыгало, падало, восставая снова и снова. Это продолжалось и продолжалось.
Стали переглядываться заёбанцы.
Командир с их глазами встретился своими.
И выгнулись подковами лица небритые, зимними ветрами обсосанные.
Хван «О» из пальцев сложил. Но Тьян его не различила — в танец погружена была.
Зато Лахава понял.
Выстрел.
Крутясь вокруг оси своей, Тьян на стол осела. Тело её быстрое сложилось, тельцем бессильным становясь. И обездвижилось. Сдёрнули китаянку мёртвую со стола, как куклу тряпичную.
— Ты! — Палец Хвана на старуху указал.
Запела Марефа на языке шаманском — глухо, хрипло, — слова русские, китайские и якутские, перемешивая, словно в котле — варево. Стащила с себя одежду засаленную, протёртую. На стол с трудом вскарабкалась.
Тело её — старческое, с грудями и задом обвислыми, с рёбрами, сквозь кожу дряблую проступающими, с ногами, подагрой обезображенными, с длинными ногтями жёлтыми на руках-ногах. Захлопали ей.
— Яха моро хьен варо, яха моро шьян дары, яха моро шан мараф! — запела на столе Марефа и небыстро закрутилась на месте, ногами уродливыми по столу притоптывая.
Руки в стороны развела, локти — вверх. Словно ворона старая. Хван зубом цвиркнул. Губы выгнул презрительно.
Лахава сразу командира понял.
Выстрел.
Марефа вскрикнула хрипло, словно каркнула. И со стола на пол повалилась, кости старческие ломая.
Смолкли хлопки.
— Не победный танец! — Хван произнёс жёстко.
И тут же — палец на Алю:
— Ты!
Аля разделась спокойно, словно и не приказывали ей. На стол влезла. Встала. Руки на груди скрестила. И лицо своё красивое вверх подняла.
Хван по столу плёткой стеганул. Захлопали все.
Но Аля не пошевелилась. Хлопать стали сильней. И ещё сильней. Гул хлопковый по пещере волной пошёл.
Аля стояла, глазами в потолок земляной вперившись.
Хлопали заёбанцы. Сильней! Сильней!
Аля стояла, как скала маленькая, под волной хлопков.
Длилось это и длилось.
Хван руку поднял. Смолкло.
Тишина мёртвая в пещере повисла.
Вдруг Аля ногой в стол топнула, руки вверх вскинула и возопила изо всех сил:
— Побед!!!
Открылись рты у заёбанцев.
Лицо Хвана словно застыло. Но ненадолго. Губы жестокие разошлись. И рассмеялся довольно командир партизанского отряда ЗАЁ.
И засмеялись все, захлопали: победа!
Аля на столе стоит. А вокруг — гул и шум победный.
Стали скандировать:
— Победа! Победа!
Доволен Хван, довольны партизаны.
Поднял командир руку. Стихло всё.
— Сплясала нам эта девка танец победный, — Хван произнёс. — За это — жизнь и свободу ей дарим. Слезай!
Слезла Аля со стола.
— Одевайся и уходи.
Аля через труп Тьян переступила — и к Хвану. Упала на колени, снова руки на груди скрестив:
— Баратец! Баратец моя! Отпуст со мной, пжлст!
— Брат? — Хван на обслугу уёбанскую глянул.
Оле к сестре пошёл, прихрамывая.
— Баратец!
— Забирай своего братца.
— Спсб! Спсб! — Аля склонила голову, булыжников пола касаясь.
Оле стал помогать ей одеваться. Аля на инвалида, вместе с обслугой притулившегося, взглянула. И снова — на колени перед Хваном:
— Пжлст!
— Чего ещё?
— Дедушко! — пальца обрубком на инвалида указала.
— Чего — дедушко? — Хван недовольно губу выпятил.
— Докатор! Он Оле лечите будет! Нога!
Хван глянул на старика белобородого и безногого. Его опухоль в пол-лица вызвала у командира лёгкой брезгливости гримасу.
— Забирай и его!
Через несколько минут Аля, Оле и инвалид выбрались из развороченного взрывом входа в пещеру уёбанскую. И на лёд реки замёрзшей ступили.
Остановилась Аля. Руки к лицу прижала. Заплакала и на лёд села бессильно. Оле ей руку на голову положил:
— Ад ноупле свобода.
Вздохнул и добавил:
— Хрипонь спасибо тебе пристошон.
Аля плакала. Инвалид, от льда руками отталкиваясь, подволок своё тело.
— Хотели они, чтоб ты сплясала. А твоя пляска — свободе смазка. Так сплясать — не потрохом потрясать. Низкий тебе мормон… поркон… нет, — поклон с четырёх сторон!
Он склонил свою голову, бородой седой льда касаясь.
Аля схватила брата руку, прижала к лицу своему и разрыдалась.
— Ну, пристошон торфэ… — Оле пробормотал, носом шмыгнув. Инвалид шапку на голову нахлобучил:
— Сделало твоё тело великое дело — оно им правду сказало, да всё рассказало, поверили они тебе, да и отпустили тебя на бролю, хролю… на волю, потому как правда — глаза колет. Правду на хлеб не намажешь, в магазине не закажешь. Правда ночи… очи всем ест, кто окрест. А нам всем теперь — святой крест!
Инвалид перекрестился. Из пролома пещерного глухие выстрелы раздались.
— Добивают ненужных, им непотужных. Поспешимте, милые, пока не запахло завилами… давилами… могилами.
Они двинулись по льду, прочь от пещеры.