Наследие
Шрифт:
В сгустившемся сумраке старый бор встал перед Верой совсем тёмной, беспросветной стеной. И сверху упала первая капля. Затем — вторая, третья. Тяжёлые капли стали падать вокруг на притихший мир.
Вера вошла в бор. В нём стояла темень непроглядная. И было сухо, несмотря на кочки тёмно-зелёного пушистого мха. И никакие капли тут не падали. Держа в руке нераскрытый зонтик, Вера пошла по тропинке, мягкой от мха и опавших еловых игл. Боты её ступали как по бабушкиной пуховой перине, на которой маленькая Верочка любила попрыгать,
Вера вспомнила их рождественскую ёлку с серебристыми шишками.
«В лесах игрушечные волки глазами страшными глядят… он точно на ближнем…»
В бору было очень темно. Только поганки да грузди белели в сумраке. Вера пошла быстрей, огибая знакомые пни и переступая через знакомые стволы полусгнивших деревьев. Мягкий мох колыхался под ногами. Вдруг наверху полыхнуло так, что высветило белым весь бор изнутри, со всеми елями, с каждой веткой и хвоинкой. И ударило — мощно, раскатисто.
«Никогда грозы не боялась… почему?»
— Вот почему, — произнесла Вера, переложила зонтик в левую руку, а правой перекрестилась на ходу.
Наверху послышался шум, словно включили миллион вентиляторов. Шум усилился. Вера поняла, что дождь пошёл. Но здесь, в тёмном, сухом и мягком полумраке, не упало ни капли.
«Там липы вокруг пруда, укроется под липами, Тимофей прав… так и будет… он у меня сообразительный мальчик…»
Она споткнулась о корень и упала на мягкую хвою. Под руками оказались всё те же шишки и мох. Сидя на хвое, она глянула вверх: темнота. Шум ширился. И капли стали падать в бору.
— Не стоит рассиживаться.
Вера встала и двинулась дальше по тропинке. И вдруг с ходу наткнулась на что-то плотное, невидимое, словно путь ей преградила невидимая стена. Зонт выпал из рук.
«Господи… что это?»
Она ощупала ладонями то, во что упёрлась. Это была невидимая стена, ровная и упругая на ощупь.
«Мягкий? Здесь?.. Почему?»
Полыхнула яростно молния, снова высветив весь бор, и Вера увидела перед собой гигантский мягкий куб из прозрачного живородящего пластика. Широкий, метров пятьдесят, и высокий, выше вершин старых елей, он стоял в бору. Поглощённые им ели, высвеченные молнией, казались погружёнными в стекло. Но это было не стекло.
Гром раздался наверху, и тьма снова вернулась. Вера вспомнила, что её зонт умный. Она подняла его.
«Давно бы догадалась…»
— Свет! — скомандовала она, и на наконечнике зонтика вспыхнул холодный яркий свет.
Отойдя назад, Вера осветила громадину. Куб высился и ширился, некоторые ели были наполовину или на четверть скрыты в нём, некоторых ветвей он едва коснулся.
«Почему он ползёт в лесу, а не в поле? Странно…»
Она подошла, положила руку на идеально ровную поверхность куба. Толкнула. Грань куба слегка завибрировала, как желе. Постояв, Вера почувствовала, куда двигается куб. Он полз по лесу бесшумно, глотая всю попавшуюся на пути растительность, проходя через неё и никак ей не вредя.
«Творятся странные вещи у нас в Телепнёво…»
Освещая себе дорогу, Вера обошла куб, нашла тропинку и двинулась по ней. Вскоре впереди показался просвет. Дождь превратился в ливень, струи пробивали бор и падали на Веру.
Зонт раскрылся. Луч вспыхнул внутри его, освещая Вере тропинку. Ельник стал редеть. Вера шла по знакомому пути — слева пень, похожий на горбатого гнома, справа расщеплённый ствол ели, под ногами захрустели гнилушки. Ельник стал молодеть и редеть.
И в сотый раз Вере вспомнилось:
«В паутину рядясь, борода к бороде, жгучий ельник бежит, молодея в воде…»
Ливень ударил по зонту.
— Хляби небесные.
Шлёпая ботами по воде, Вера вышла из ельника. Лило сплошной белой стеной, так хлюпало и шумело вокруг, что ничего не было видно.
— Где же мой мальчик? — Вера осмотрелась, сжимая пальцами трясущуюся палку зонта.
Пруд был впереди, а слева различались силуэты четырёх старых лип. Вера направилась к ним.
«Какой сильный дождь… потом прямо потоп…»
Под липами никого не было.
«Всё-таки он на запруде…»
Она вошла под липу. Здесь лило немного. Старое дерево защищало от ливня. Листья, принявшие на себя удар стихии, гудели.
— Мам! — раздалось сзади.
Вера обернулась. Под другой липой с удочкой и пластиковым ведёрком стоял её сын.
— Господи! Глебушка!
Она перебежала к нему. Глеб смотрел на мать насмешливо-обиженно, оттопырив пухлые губы. Волосы на его голове были мокры.
— Промок! — Она вытерла ладонью его лицо. — Мы думали, что ты на запруде, я Тимофея туда послала.
— Чего там делать-то? — с обидой проговорил он. — Рыбы нет совсем. А у нас — во.
Он показал ей ведёрко. В нём плавали два окунька и ёрш.
— Какой ты у меня герой! А где же Митяйка?
— В деревню побежал, дурак. Сказал, отец запорет за опоздание. Дурак. Не пойду с ним больше рыбалить.
— Бог с ним… — Вера вытирала голову и лицо сына. — Пошли домой.
Мать взяла у сына ведро. Они пошли, укрывшись зонтом.
— Весь ты промок, Глебушка…
— Ну и чёрт с ним.
— Не ругайся.
Но не успели они отойти от лип, как из стены ливня выехала коляска Тимофея.
— Ах, слава Богу, догадался! — воскликнула Вера, обнимая сына.
Тот шмыгнул носом.
— А вот и мы! — выкрикнул Тимофей из-под своего прозрачного навеса-козырька.
— Спасибо, Тимофей! Как славно, что вы заехали!
— А как же ш?
Конюх спрыгнул с облучка, стал помогать им усесться в коляску.
— На запруде глянул — токмо лягушки квакают!
— Там сроду лягушек не водилось, — пробурчал Глеб, усаживаясь со своей удочкой. — Там — раки. А у нас даже рачевни нет.