Наследие
Шрифт:
— Он жену свою колотит и детей, — сообщил Глеб.
Родители переглянулись.
— А ты откуда знаешь, Herr Fischer[26]?
— Митяйка рассказывал.
Телепнёв отхлебнул чаю:
— Ну вот. Мда… это… ммм… скверно. Бить никого нельзя. Даже животных.
— Я бы Виперию побил, — прихлёбывал чай Глеб. — Она наглая и злая. И со стола ворует.
— Новая кошечка, ещё к нам не привыкла. — Вера бесшумно, в отличие от мужчин, пила чай.
— Диковата, диковата, — кивал седеющими прядями
— Пап, она ласки не понимает. Плохая кошка! Оцарапала меня.
— Э, нет, родной. — Пётр Олегович зачерпнул полную ложечку мёда, отправил в рот и тут же запил чаем, задвигал увесистыми розовыми щеками. — Плохих животных… ммм… не бывает, как и плохих людей. Что есть плохо? Поступок! Кто его совершает? Человек. Вопрос: способен ли человек, совершивший плохой поступок, после этого совершить поступок хороший?
— Способен, — ответил Глеб.
— Но если бы он был плохим человеком, он бы не был способен на хорошие поступки. А совершал бы только плохие! Значит, он не плохой человек. И не хороший. А — просто человек. Homo sapiens c суммой хороших и плохих поступков. Так и животные. Вот эта Виперия тёти Олина, она же не всё время шипит, царапается и ворует? Может и приласкаться, и ласково помурлыкать? Может?
— Ну, может… но всё равно противная.
— Противная! Потому что ты запомнил только её плохой поступок. А если бы мы с мамой держали в памяти только твои плохие поступки, кем бы ты был для нас? Или мама помнила бы только мои плохие поступки?
Вера притворно-грозно прищурилась:
— И какой был последний?
Пётр Олегович тут же задумался, лицо его стало сумрачно-серьёзным. Он угрожающе процедил:
— Третьего дня облил тебя за завтраком сливками.
И расхохотался, откидываясь на спинку стула. Смех его был сильный, задорный, грудной. И всегда заражал окружающих.
Вера и Глеб тоже засмеялись.
— Так что, Глеб, не суди Випу строго. Помни, что говорил Филипп Филиппович из «Собачьего сердца» — ласка, только ласка.
Глеб кивнул.
Телепнёв покосился на окна:
— И не думает переставать!
— Петя, месяц сушь стояла.
— Да, да, пыль глотали мужики и бабы… А нынче: шёл дождь, скрипело мироздание. Веруша, я прошу прощения!
Он прижал руки к пухлой груди.
— Что такое?
Пётр Олегович замер в этой позе. Затем произнёс робким шёпотом:
— Я про-го-ло-дался!
— Господи! — Вера рассмеялась.
— Завтракали рано, а сейчас уж первый час.
— Я тоже есть хочу, — сказал Глеб и перевернул на блюдечке пустую чашку.
— Господи, мои мужчины голодные! — Вера всплеснула руками, встала и пошла на кухню.
Пётр Олегович обнял сына:
— Дадут! Дадут нам поесть!
Вскоре на столе оказались варёный окорок, жареная холодная курица, свежие огурцы, пшеничный и ржаной хлеб, сливочное масло и овечий сыр. Пётр Олегович достал из буфета графин с водкой, настоянной на смородиновой почке, подмигнул:
— Ну вот. Чтобы легче проскочило! Да и обед у нас безалкогольный.
— Чтение и водка несовместны.
— Увы!
— Тогда. Петя, и мне рюмку. Я озябла в лесу.
— Правильно!
Он взял две хрустальные рюмки и с графином подошёл к столу, стал разливать золотистую настойку.
— И кстати, в лесу наткнулась на мягкий куб.
Густые чёрные брови его поднялись:
— Что ты говоришь!
— Да. Ползёт в лесу у нас.
— Почему в лесу?
— Ты у меня спрашиваешь?
— Кубы только по полям должны ползать. — Глеб взял кусок курицы.
— Именно! Какого черта он ползёт в лесу?
— Пошли запрос в МЭ, дорогой.
— Сеть рухнула. Не до запросов! Но… эдак он и в дом вползти может?
— Может.
— Нет, я не против. Как вползёт, так и выползет, и дом наш будет в сто раз L-гармоничней, но…
— Но! — Вера подняла рюмку. — Выпей за наше с Глебом здоровье. Простужаться летом не хочется.
— Ваше здоровье, дорогие мои!
Они чокнулись и осушили свою рюмки.
— Ну вот. Ах, хороша! — Пётр Олегович взял двумя пальцами огурец и захрустел им.
Вера положила ему и себе ветчины. За окнами заполыхала молния и загремело так, что в буфете зазвенела посуда.
— Зевс Громовержец! — Хрустя огурцом, Пётр Олегович подмигнул Глебу.
— Пап, а у нас есть громоотвод?
— Не знаю… — задумался отец. — Не знаю!
— В этом доме есть всё. — Вера делала сыну бутерброд с ветчиной. — Кроме новой ванны.
— Ну, душа моя, в мире материи всё ломается, рано или поздно.
— А потом ремонтируется.
— Я послал запрос, всё будет. Я сам тебя опущу в новую ванну.
— Жду не дождусь!
Глеб доел курицу, рыгнул. Мать протянула ему бутерброд.
— Мам, я не хочу.
— Правильно, не переедай. Сегодня большой обед. — Она вытерла ему раскрасневшиеся губы салфеткой.
— Я пойду к себе, поскольжу. — Он встал.
— Так Сети же нет пока.
— А у меня цзин[27].
— Хорошо, только переоденься. И кофточку надень.
Глеб вышел, прошуршав халатом по паркету. Жуя, Пётр Олегович проводил сына довольным взглядом:
— Как он… ммм… возмужал! За одну весну. Стремительно!
— Да, — улыбнулась Вера.
— По последней. Выпьем за Глебушку! — Он стал наполнять рюмки.
— Подожди. — Она положила свои пальцы на его широкое запястье. — Подожди, дорогой.
Муж замер с графином в руке.
— Поставь пока.
Он поставил графин на стол. Помедлив, Вера вздохнула:
— Петя, дорогой, я давно тебе хотела что-то сказать.