Наследие
Шрифт:
— Как же славно, как хорошо!
— Всё как надобно, Вера Павловна!
Ливень заглушал голоса людей.
— Тимофей, садитесь, а то насквозь промокнете! — выкрикнула Вера. Конюх вскочил на облучок, накрылся, дёрнул вожжи. Коляска покатила, разбрызгивая воду.
Дома Вера сразу повела сына в ванную комнату переодеваться. Сняла с него мокрую куртку с рубашкой, ботинки, носки, штаны.
— И трусики снимай.
Глеб отвернулся, стянул с себя трусы. Вера накинула ему на плечи махровый халат.
— Чтоб не простыть, выпьешь горячего чаю.
— Не хочу я чая, — буркнул Глеб.
— Непременно выпьешь! С мёдом. Не спорь с мамой.
Она стала развешивать его вымокшую одежду на полотенцесушителе.
— Промок? — в приоткрытую дверь заглянула Ольга Павловна.
С Верой Павловной они были близнецами. В отличие от коротко подстриженной сестры, Ольга носила длинные волосы и красила их в серебристо-русый цвет.
— Рыбку удил, — ответила Вера, оборачиваясь.
— Поймал чего?
— Поймал, — буркнул Глеб, не глядя на тетю.
— Молодец! — хлопнула в ладоши Ольга. — Слава опрокидывателю чашек с какао! Слава в ве-е-е-ках!
Глеб угрюмо шмыгнул носом.
— Оля, ты становишься однообразной, — сказала Вера.
— Меня это не пугает.
— Зато меня настораживает.
— Однообразие для меня — предсказуемость и рациональность. Тебе же скучна рациональность, правда? Ты хочешь родимого хаоса.
— Я хочу толерантности.
— Ух, какое старомодное словцо!
В ванную комнату вбежал рыжий кот Малюта. Ольга подхватила его на руки:
— Куда, разбойник?
Вера подошла к сестре. Всё, кроме одежды и волос, у них было одинаково, даже голоса.
— Мы идём пить чай. Присоединишься? — спросила Вера и почесала Малюту между ушей.
— Мне некогда, сестра. У нас сеанс.
— С Малютой?
— Нет, с Випой.
— Я видела её в саду.
— Она уже позирует мне.
— Успехов. — Вера с улыбкой поклонилась и произнесла нараспев: — И чтобы цве-е-е-ет пошё-ё-ё-ёл!
— Пойдёт, пойдёт.
Ольга вышла.
Вера взяла Глеба за руку:
— Пошли. Без чая с мёдом не отпущу.
Глеб нехотя двинулся за матерью. Красный махровый халат был ему велик и волочился по полу. Они спустились в гостиную, прошли в столовую. Слышно было, как на кухне кипит работа.
— Садись и жди меня, — сказала Вера, а сама пошла на кухню.
Глеб уселся за большой стол.
На кухне Фока готовил, Даша резала овощи на доске.
— Даша, сделайте нам чаю с мёдом и малиной, — распорядилась Вера.
Даша тут же бросила нож и пошла исполнять.
Едва Даша наполнила обе чашки китайского фарфора ромашковым чаем и водрузила заварной чайник на попискивающий электросамовар, заскрипели ступени лестницы и в столовую спустился Пётр Олегович Телепнёв — муж Веры Павловны, отец Глеба, пятидесятилетний полный мужчина с мясистым, брылястым, толстогубым и всегда румяным лицом, широкой шеей, пристальными быстрыми глазами и развалом местами седеющих тёмно-каштановых волос. Он был в холщовой толстовке с засученными рукавами, в широких, также холщовых штанах и кожаных греческих сандалиях.
— Ну вот! — произнёс он рокочущим баритоном, снимая на ходу круглые очки в тонкой металлической оправе. — Слышу звуки самовара!
— Мы промокли с Глебушкой. — Вера накладывала сыну в розетку тёмного гречишного мёда.
— Рыбу ловили? — пророкотал Пётр Олегович, подходя и оглядываясь. — Как темно! Ну и ливень! Даша, зажги канделябр!
Он ступал косолапо, полными тяжёлыми ногами, которые плохо сочетались с его подвижным, живым и быстроглазым лицом.
Даша стала зажигать свечи стоящего на комоде канделябра.
— Двух окуней поймал, — сообщил Глеб, громко отхлёбывая чай своими обиженными, пухлыми губами.
— Молодец!
— Присоединяйся к нам, Петя.
— С удовольствием! — Он уселся за стол.
— Даша, подайте стакан Петра Олеговича.
— И огня сюда, огня!
Даша поставила канделябр на стол.
Несмотря на полноту и косолапость, Телепнёв делал всё своими белыми руками быстро и ловко. Дотянувшись, он взял Верину руку своей полной белой рукой с не по-мужски изящными, к ногтям сужающимися пальцами и быстро чмокнул запястье жены:
— Ты тоже ловила?
— Нет, я Глебушку встретила с зонтом. А Тимофей нас подвёз.
— Вот как! Успели? Увернулись? Эвон как льёт! — Пётр Олегович покосился на окна. — Внезапно небо прорвалось с холодным — пламенем и громом!
— И впрямь прорвалось. Потоп.
Вера стала наливать ему чаю в стакан в подстаканнике с советской космической символикой:
— Даша, ступайте к Фоке, вы там нужней.
Даша вышла.
— Ну вот. Сеть рухнула, — сообщил Телепнёв, тряхнув развалом прядей и принимая стакан. — Как всегда во время грозы. Раз — и нет! Словно в старые времена! Юймэй![25]
— Зато есть возможность почаёвничать, — улыбнулась Вера.
— О да, о да! Положи-ка мне, Веруша, медку.
Вера положила мёду, он взял розетку, сразу ополовинил её чайной ложкой и запил мёд чаем, зачмокал:
— Не могу вязать.
— Отдохни, Петя.
— Мы отдохнём, как говорили известные тебе сёстры… ммм… чудесная ромашка… аромат луговой… и мёд хорош.
— Это не с ярмарки, а наш, деревенский.
— Пахома? Или Женьки?
— Пахомовский.
— Пахом — правильный мужик.