Наследие
Шрифт:
Все рассмеялись.
– Пётр, от этих клиньев мы все станем лишь крепче, – ответил Киршгартен.
– И мы оч-чень надеемся на чтение, – подмигнул Телепнёву Лурье.
– Без этого я не улечу! – заявил Киршгартен.
Все выпили. Телепнёв скользнул недовольным взглядом по пьющим, потом ополовинил свой бокал. В нём, раскрасневшемся, уже проступило что-то детское, беспомощное.
– Нет, ну вот… – тряхнул он красными увесистыми щеками. – Послушайте! Ролан, Петя, Ваня, Лидочка! Чёрт возьми, ну вы же знаете меня прекрасно! Я же не Алиса Хелльман, не Вальд Мэй! Я только рад, если взошла новая milklitstar!
– Новое! – неумолимо произнёс Киршгартен с таким уверенным спокойствием, что Телепнёв закашлялся.
– Новое… – пробормотал он, доставая платок и тяжело откашливаясь. – Ты говоришь… ладно, новое – пусть будет новым. В общем… Ролан… пока я не увижу это новое в холодильнике у Наримана и пока не отведаю – не поверю!
– Это просто устроить, – щёлкнул языком Протопопов и рассмеялся. – Петь, ну я прошу прощения, чёрт с ней, с этой зернистостью, просто хотелось поделиться жареной новостью!
– Нет, не чёрт с ней! – пророкотал Телепнёв, стукнув по столу. – Не чёрт! С нею Бог, Ваня, и ты это прекрасно знаешь! Творчество божественно! Поэтому так важна точность в его оценках. Точность тайн! Скупая и исчерпывающая! Так что закроем вопрос о новом масле! Когда точно увижу лично – продолжим!
– Abgemacht![36] – ответил Киршгартен, подмигивая Ольге.
– Да, сменим тему, – откинулся на спинку стула порозовевший от еды Лурье. – Мне вот что недавно пришло в голову. Смотрите: пахать и пахтать. Два глагола. И всего лишь одна согласная меняет их смысл. Правда, что это символично?
– Верно! – откликнулся Телепнёв. – Мы пахали и мы пахтали!
– Именно! Но!
Лурье поднял пухлый палец и, выдержав паузу, продолжил:
– Но меняет ли смысл эта буква “т”?
– Нет! – воскликнул Телепнёв и облегчённо расхохотался. – Конечно, не меняет! Ты пахал, значит, ты и пахтал!
– Мы пахали, значит, мы и пахтали! – подхватил Протопопов. – Браво!
– Как попахали, так и попахтали! – оживилась ещё больше Лидия.
– Глубока пахота, глубока и пахта! – вставила Вера.
– Как попашешь, так и попахтаешь, – усмехнулась Ольга.
– С кем напахался, с тем и напахтался! – рассмеялся Лурье. – Это случается!
– Слушайте, это тост! – тряхнул пылающими щеками Телепнёв. – Петя, ты гений!
– Пётр, я просто решил сменить тему! – развёл руками Лурье, и все рассмеялись.
– За глубокую пахту! – поднял бокал Телепнёв. Все чокнулись и выпили.
– Дашенька, можно подавать уху! – распорядилась Вера.
Даша ушла на кухню.
– Уху! Ушицу! – хлопнул и потёр ладони Телепнёв.
– Из китов каких океанов? – Лурье промокнул салфеткой выступивший на лбу пот.
– Из наших алтайских речек! Стерлядка!
– Прелестно!
– А что… уже можно? – спросила Таис.
– Уж второй год всё чисто! – спешно доедал заливное Телепнёв. – Всё уже давно… ммм… утекло в Обь, а из Оби в Ледовитый океан, под вечные льды! Да и вообще… не надо
– Святая правда! – закивал Лурье.
– Да и реки очищаются быстрее всего, – ободряюще вздохнула Лидия.
– Ну и таблетки есть… – вздохнула Ольга.
Даша вошла с суповницей и поставила её на край стола. Вера встала и стала помогать Даше разливать уху по тарелкам и подавать гостям.
– Запах, запах! – Протопопов артистично помахал руками, привлекая запах из суповницы к себе, и, обхватив ладонями невидимый шар, поделился запахом с Таис. – Причастись!
Та опустила смуглые веки, прикрывая свои миндалевидные глаза, громко вдохнула и прошептала:
– Фэнчаньхао![37]
– И это правда! – поднял палец Телепнёв. – Великолепней стерляжьей ухи нет ничего!
– Согласен! – шлёпнул по столу Лурье. – Даже суп из омаров меркнет.
– Ну вот! А под неё оч-ч-чень советую – белого, ядрёного кваску! – Телепнёв прищурился, обводя всех грозным взглядом.
Вскоре маленькие рюмки были наполнены белым квасом, Телепнев поднял свою, открыл было рот, но жена приложила палец к его пухлым тубам:
– Я!
Склонив голову, муж приложил ладонь к груди.
– Дорогие мои, – заговорила Вера Павловна, держа рюмку в руке. – Я, как вы знаете, филолог и всю жизнь связана с книгами – бумажными, электронными, аудио, holo, а теперь и milkbooks. Мы сегодня с Глебом попали под ливень, я пошла искать его через наш ельник и наткнулась на мягкий куб. Он в лес заполз.
– Может и в дом заползти, – сообщила Таис.
– И в ванную, – пробормотала Ольга.
– Так вот, когда я в сумраке вдруг упёрлась в куб, мне пришла в голову такая, в общем, простая мысль: мы все, нынешние читатели, упираемся. Постоянно сейчас упираемся. Упираемся в прошлое. Вспомните, о чём мы сегодня говорили: как бумлит конвертируется в milklit, о фронтовой прозе, о постфронтовой, о тыловиках, мы постоянно сравниваем milklit с романами пятидесяти-, семидесятилетней давности, вспоминаем бумагу, думаем о ней. Сегодня до дождя я в гамаке читала бумажный роман, “Les Bienveillantes”. А мысли были о его конвертации!
– Значит, о будущем? – вставил Протопопов.
– Если бы! – сокрушённо взмахнула руками Вера. – Это будущее в прошлом, future in the past! Этот тот невидимый куб, в который мы упёрлись, как ни парадоксально, после изобретения milklit! Теперь мы упёрлись в наше литературное прошлое, оно наползает на нас, как ледник, это трудно сформулировать… легче ощутить. Великолепный, фантастический, сногсшибательный milklit, казалось бы, должен был отбросить прошлое и распахнуть новые горизонты, которые бы всосали нас, как пылесос, как аэродинамическая труба, и дали бы такую радость новизны, от которой мы все бы преобразились. Мы же, наоборот, ощутив всю мощь и беспредельность этих горизонтов, стали оглядываться! Мы поедаем новое и оглядываемся, оглядываемся! Наши деды рассуждали о смерти бумажной книги после появления книги цифровой, шли дискуссии – выживет ли книга? Выжила у букинистов. Но сейчас, когда эпоха цифровой книги по сравнению с эпохой, нет, эрой milklit – просто детский лепет, мы ещё пристальней уставились в книгу!