Наследие
Шрифт:
Телепнёв примиряюще поднял руки:
– Дорогие мои дамы, прошу вас! Очень прошу! Ольга замолчала. Щёки её раскраснелись.
Лицо Лидии наоборот – побледнело и стало сосредоточенно-угрюмым. Она покусывала свою губу.
На террасе возникла неловкая пауза.
– Оля, Вера, я давно хотела вас спросить, – заговорила Таис. – Я антрополог, достаточно неплохо знаю феномен близнецов, интересовалась этим вполне профессионально, даже записки доктора Менгеле про его чудовищные эксперименты с близнецами читала. Я знаю, что близнецы иногда видят один и тот же сон. Об этом есть различные
Ольга и Вера переглянулись. Ольга усмехнулась и покачала головой:
– Лучше ты.
Вера помолчала немного, потом заговорила:
– Таис, ты задала весьма чувствительный вопрос. Да, мы однажды видели один и тот же сон.
– Если это что-то очень личное, интимное – не рассказывай, просто скажи: однажды это было.
– Я готова рассказать. Нам было девять лет, мы спали в разных домах: я – у бабушки, а Оля с мамой пряталась от бомбёжки в подвале их дома, спала в подвале. Сон такой: я иду по бабушкиному саду, по дорожке, и вижу слизняка на этой дорожке. Жирного такого, малоприятного. И я его давлю ногой. И вдруг из-под сандалии раздаётся голосок: “Не убивай меня, я твой братик!” И я просыпаюсь. Оля видела точно такой же сон.
На веранде снова повисла тишина.
– Ну вот, бывает… – пробормотал Телепнёв.
– Я знаю, что у близнецов это случается, – потянулся мускулистым, поджарым телом Протопопов.
– А братик потому, что у мамы нашей покойной после контузии от взрыва бомбы случился выкидыш. Она ждала сына. То есть – братика, – проговорила Ольга, отталкиваясь спиной от буфета. – Мы тоже ждали братика. И вот, не дождались. А сон увидели.
Все помолчали.
– Вы у нас особенные, – улыбнулась Таис, кладя руку на Ольгино плечо.
– Yessss! – топнула туфелькой Вера. – Особенные! Мы все! А посему нам пора уже за стол! Прошу вас, гости дорогие!
– Да, да! – затряс брылями Телепнёв. – За стол! Немедленно и бесповоротно!
– Но мы забыли Ролана! – произнесла Таис с укором.
– О да!
– Ролан, дорогой!
– Забыли! Эх мы!
– В принципе, я мог бы и пропустить, – заулыбался Ролан.
– Нет уж, дорогой, читай!
– Порадуй нас новеньким!
Ролан сунул руки в карманы белых брюк и покачался на ногах:
– Так… читать вам современную немецкую поэзию я не буду.
– И не надо! – рявкнул Телепнёв.
Ролан прошёлся по скрипучему полу веранды, резко развернулся и встал напротив Ольги:
От твоей любви загадочной
Как от боли в крик кричу.
Стал и жёлтым, и припадочным,
Еле ноги волочу!
– Не преувеличивай, mein Негг, – сказала Ольга, слегка похлопав его по щеке.
– Дорогой, это простоватенько для тебя, – заметил Телепнёв.
– Это поэзия чистой виты… – Ролан снова покачался на ногах. – Сейчас…
Он резко крутанулся на месте и встал, глядя в открытую дверь на газон с брошенным на нём серебристо-чёрным аэропилем:
погромово
пограбило
погробово
огромово
ограбило
огробово
громово
грабило
гробово
ромово
рабило
робово
омово
абило
обово
мово
било
бово
ова
ило
ово
во
ло
во
о
– Круто! – хлопнула в ладоши Таис.
– Это точно не Василиск Гнедов, – пробормотал Телепнёв.
– И не Монастырский, – почесал висок Лурье.
– Позже, – возразил Протопопов. – Похоже, это не неофутуризм, а визуальная поэзия Москвы советской. Я их плохо знаю… Сигей, Мальчук? Не помню…
– Альчук, – подсказала Лидия. – Классная поэтесса. “Изящерица” – это её.
– Ещё позже, – ответил Киршгартен.
– Позже?
– Позже. Сильно позже.
– Наше время? – не очень удивился Телепнёв. – Вполне! Так сейчас пишут тоже.
– Конечно, наше время! – хлопнула в ладоши Таис. – Так сейчас и надо писать. И в молоке это встанет… ух! Как Кентерберийский шпиль!
– Скорее, как теллуровый гвоздь.
– Клин! Белым клином – красных бей!
– И наоборот!
– Кто же это?
– Щегшк, – произнесла Ольга, подмигнув Киршгартену.
Ролан кивнул:
– Архип Щегшк.
– Архитектонично, – одобрительно мотанул брылями Телепнёв.
– Имя на слуху, – теребил бороду Лурье.
– Я тоже слышал.
– А я не слышала, – дёрнула плечом Лидия.
– Он откуда?
– Белорус, рос в Самаре, воевал, был ранен шрапнелью, потом переехал, естественно, за Урал.
– В общем – наш!
– Абсолютно!
– Поэзия жива, чёрт возьми!
– Жива, жива. Война её разбудила.
– И мы пока живы…
Протопопов потёр ладони и заглянул в дверь, ведущую в столовую:
– Поэзия жива! И она… многое в нас пробуждает. А не откушать ли нам, Верочка?
– Давно пора! Пойдёмте! Просим!