Наследие
Шрифт:
Тот отрицательно замотал головой:
– И всё-таки, друзья, в ландшафте milklit полно места для сырников!
– Ну вот! Конечно, полно! До фига! Кто спорит? – Телепнёв взял малосольный огурчик и держал его двумя пальцами, оттопырив остальные. – Но, дорогой мой, не надо делать из Хармса Джерома Джерома! Или Зощенко! Пусть он продолжает грозно сиять в бумаге!
– За Хармса! – подняла бокал Лидия. – Или за творог?
– За Хармса! За Хармса!
Все чокнулись
– Я тоже теперь квасу хочу, – сказал Глеб.
– Кваску, сынок, кваску! – Хрустя огурцом, отец наполнил его бокал.
– Глеб, ты любишь cheese или творог? – спросил Киршгартен.
– Сырники, – ответил Глеб, пригубливая свой напиток.
Все рассмеялись.
– И какао. – Ольга насмешливо глянула на Глеба.
– Он уже пробовал пахтать и лепить. – Телепнёв положил сыну руку на плечо.
– Ну и?
– Сложно, – ответил Глеб. – Сливки я сбил. Кусочек масла. Просто пахтать я могу, но плести пластовой сложно. И milksaw – оч-ч-чень сложная штука.
– Вот и я это всегда говорю сам себе! – кивнул Протопопов, скорбно-обречённо скривив рот.
Новый взрыв смеха заполнил террасу.
– А масло пахтать – это вообще круто! Наш папа – супер! – Глеб обхватил отца сзади и обнял за живот.
– Твой папа – супер, это правда, – подтвердила Лидия.
– A propos, о конвертации. – Киршгартен подцепил на вилку маленький груздь и, не жуя, проглотил. – “Infinite Jest”[29] благополучно переплели, а “Gravity’s Rainbow”[30] неистовый Арик слепил… и?
– И! – тряхнул прядями и щеками Телепнёв.
– И, – зло скривил губы Протопопов.
– И… – с сожалением причмокнул Лурье.
– А почему, я вас спрошу? – грозно пророкотал Телепнёв. – Ну вот! Да очень просто: litmoloko весьма глубоко! То, что не становится маслом, – тонет! Белая метафизика! “Rainbow” потонула в сыворотке!
– И погасла! – добавила Лидия.
– Но творог, Пётр, состоит не только из масла, но и из сметаны, – заметил Лурье.
– Кто спорит, Петя?! – вскинул руки Телепнёв. – Но от “Gravity’s Rainbow” безумного Арика до сметаны — как от нашего Алтая до Уральских гор! А вот Ролан переплёл “Der Mann ohne Eigenschaften”[31]ве-ли-ко-лепно! Там и масло супер-флю и сметана, и творог поэтому – отменный, пластовой!
– Великолепно! – подтвердил Лурье. – Значит, многое, очень многое зависит не только от текста, а от переплётчика!
– Кусок жизни пришлось отрезать для этого пластового творога, – улыбался Киршгартен.
– Не знаю… – Вера откусила от стебелька черемши. – Я сейчас читаю бумагу, “Les Bienveillantes”[32]. И не представляю, как можно было бы это переплести.
– Никто и не взялся до сих пор, – сказал Протопопов.
– И не возьмётся! Читайте бумагу! – поднял палец Телепнёв. – А по поводу пластового творога у меня, дорогие мои, вызрел тост.
– Ну вот, снова о прозе, – покачала головой Лидия.
– Ты против? – Лурье нежно взял жену за мя систую мочку уха с вкраплёнными мормолоновыми кристаллами.
– Проза, проза, milklit… Всегда у Телепнёвых говорим о ней. А о поэзии? Никогда!
– Никогда! – согласилась Вера.
– Никогда, – кивнула Ольга.
– И впрямь – никогда! – рассмеялся Протопопов.
– Да, не помню такого. – Киршгартен взглянул на Телепнёва. – Принцип?
– Ролан, какой, к чёрту, принцип?! – негодующе усмехнулся тот. – Что я – враг поэзии? Да я обожаю её! Мы, прозаики, – битюги, а поэты – арабские скакуны! Как ими не восхищаться?
– Да, мы тянем, пыхтим, а они скачут, – с лёгким самодовольством заметил Лурье. – Ролан, ты же раньше много писал о поэтах.
– И как лихо писал! – Телепнёв увесисто хлопнул Киршгартена по спине.
– Я помню текст Ролана о Пастернаке, что его поздние стихи отдают старческим простатитом, – улыбнулась Лидия.
– Да, да! Помню! – оживился Телепнёв. – Гениальная статья! “Я дал разъехаться домашним!” Это – чистый простатит! А “быть знаменитым некрасиво” – ревматизм! Да! Поэзия! Она хороша, только когда ей быстро скачется. Состарившиеся поэты – нонсенс. “Холстомер”! На живодёрню!
– А как же китайцы? – спросила Ольга.
– Ну… китайцы – это… китайцы!
Все заулыбались.
– Китайские поэты созерцают, а русские – поют, – проговорила Лидия.
– Старость созерцательности не помеха.
– А наши в старости переходят на хрип.
– Вообще, дорогие мои, что толковать о поэзии? – Телепнёв негодующе изогнул густые брови. – Её надобно читать!
– Вот и начни! – Вера чокнулась с его бокалом.
– Извольте!
Телепнёв продекламировал:
Ничего не забываю,
Ничего не предаю…
Тень несозданных созданий
По наследию храню.
– Что-то из “Серебра”, – заключил Лурье.