Наследие
Шрифт:
– Он жену свою колотит и детей, – сообщил Глеб.
Родители переглянулись.
– А ты откуда знаешь, Herr Fischer[26]?
– Митяйка рассказывал.
Телепнёв отхлебнул чаю:
– Ну вот. Мда… это… ммм… скверно. Бить никого нельзя. Даже животных.
– Я бы Виперию побил, – прихлёбывал чай Глеб. – Она наглая и злая. И со стола ворует.
– Новая кошечка, ещё к нам не привыкла. – Вера бесшумно, в отличие от мужчин, пила чай.
– Диковата, диковата, – кивал седеющими прядями
– Пап, она ласки не понимает. Плохая кошка! Оцарапала меня.
– Э, нет, родной. – Пётр Олегович зачерпнул полную ложечку мёда, отправил в рот и тут же запил чаем, задвигал увесистыми розовыми щеками. – Плохих животных… ммм… не бывает, как и плохих людей. Что есть плохо? Поступок! Кто его совершает? Человек. Вопрос: способен ли человек, совершивший плохой поступок, после этого совершить поступок хороший?
– Способен, – ответил Глеб.
– Но если бы он был плохим человеком, он бы не был способен на хорошие поступки. А совершал бы только плохие! Значит, он не плохой человек. И не хороший. А – просто человек. Ното sapiens с суммой хороших и плохих поступков. Так и животные. Вот эта Виперия тёти Олина, она же не всё время шипит, царапается и ворует? Может и приласкаться, и ласково помурлыкать? Может?
– Ну, может… но всё равно противная.
– Противная! Потому что ты запомнил только её плохой поступок. А если бы мы с мамой держали в памяти только твои плохие поступки, кем бы ты был для нас? Или мама помнила бы только мои плохие поступки?
Вера притворно-грозно прищурилась:
– И какой был последний?
Пётр Олегович тут же задумался, лицо его стало сумрачно-серьёзным. Он угрожающе процедил:
– Третьего дня облил тебя за завтраком сливками.
И расхохотался, откидываясь на спинку стула. Смех его был сильный, задорный, грудной. И всегда заражал окружающих.
Вера и Глеб тоже засмеялись.
– Так что, Глеб, не суди Випу строго. Помни, что говорил Филипп Филиппович из “Собачьего сердца” – ласка, только ласка.
Глеб кивнул.
Телепнёв покосился на окна:
– И не думает переставать!
– Петя, месяц сушь стояла.
– Да, да, пыль глотали мужики и бабы… А нынче: шёл дождь, скрипело мироздание… Веруша, я прошу прощения!
Он прижал руки к пухлой груди.
– Что такое?
Пётр Олегович замер в этой позе. Затем произнёс робким шёпотом:
– Я про-го-ло-дался!
– Господи! – Вера рассмеялась.
– Завтракали рано, а сейчас уж первый час.
– Я тоже есть хочу, – сказал Глеб и перевернул на блюдечке пустую чашку.
– Господи, мои мужчины голодные! – Вера всплеснула руками, встала и пошла на кухню.
Пётр Олегович обнял сына:
– Дадут! Дадут нам поесть!
Вскоре на столе оказались варёный окорок, жареная холодная курица, свежие огурцы,
– Ну вот. Чтобы легче проскочило! Да и обед у нас безалкогольный…
– Чтение и водка несовместны.
– Увы!
– Тогда… Петя, и мне рюмку. Я озябла в лесу.
– Правильно!
Он взял две хрустальные рюмки и с графином подошёл к столу, стал разливать золотистую настойку.
– И кстати, в лесу наткнулась на мягкий куб.
Густые чёрные брови его поднялись:
– Что ты говоришь!
– Да. Ползёт в лесу у нас.
– Почему в лесу?
– Ты у меня спрашиваешь?
– Кубы только по полям должны ползать. – Глеб взял кусок курицы.
– Именно! Какого черта он ползёт в лесу?
– Пошли запрос в МЭ, дорогой.
– Сеть рухнула. Не до запросов! Но… эдак он и в дом вползти может?
– Может.
– Нет, я не против. Как вползёт, так и выползет, и дом наш будет в сто раз L-гармоничней, но…
– Но! – Вера подняла рюмку. – Выпей за наше с Глебом здоровье. Простужаться летом не хочется.
– Ваше здоровье, дорогие мои!
Они чокнулись и осушили свою рюмки.
– Ну вот. Ах, хороша! – Пётр Олегович взял двумя пальцами огурец и захрустел им.
Вера положила ему и себе ветчины. За окнами заполыхала молния и загремело так, что в буфете зазвенела посуда.
– Зевс Громовержец! – Хрустя огурцом, Пётр Олегович подмигнул Глебу.
– Пап, а у нас есть громоотвод?
– Не знаю… – задумался отец. – Не знаю!
– В этом доме есть всё. – Вера делала сыну бутерброд с ветчиной. – Кроме новой ванны.
– Ну, душа моя, в мире материи всё ломается, рано или поздно.
– А потом ремонтируется.
– Я послал запрос, всё будет. Я сам тебя опущу в новую ванну.
– Жду не дождусь!
Глеб доел курицу, рыгнул. Мать протянула ему бутерброд.
– Мам, я не хочу.
– Правильно, не переедай. Сегодня большой обед. – Она вытерла ему раскрасневшиеся тубы салфеткой.
– Я пойду к себе, поскольжу. – Он встал.
– Так Сети же нет пока.
– А у меня цзин[27].
– Хорошо, только переоденься. И кофточку надень.
Глеб вышел, прошуршав халатом по паркету. Жуя, Пётр Олегович проводил сына довольным взглядом:
– Как он… ммм… возмужал! За одну весну. Стремительно!
– Да, – улыбнулась Вера.
– По последней. Выпьем за Глебушку! – Он стал наполнять рюмки.
– Подожди. – Она положила свои пальцы на его широкое запястье. – Подожди, дорогой.
Муж замер с графином в руке.
– Поставь пока.
Он поставил графин на стол. Помедлив, Вера вздохнула:
– Петя, дорогой, я давно тебе хотела что-то сказать.