Наследница Шахерезады
Шрифт:
– Сорок пятого калибра!
– О, это очень большой пистолет! – Катарина хихикнула и тут же сделала строгое лицо. – Но Хельга, милая, люди вправе болтать о чем угодно, хоть о корабельной артиллерии, а подслушивать чужие разговоры нехорошо.
– Но это же не просто люди, одна из них – депортированная, – напомнила Хельга. – И потом, они уже приготовили чулки!
– Какие чулки?!
Катарина обожглась, ойкнула, сунула палец в рот и уставилась на напарницу с таким видом, который ясно говорил, что никакой логической связи между пистолетами и чулками недальновидная
– Капроновые, – ответила Хельга, выглянув в проход. – Которые вооруженные преступники натягивают на голову, чтобы их лиц не увидели и не узнали…
– Но ведь этих дам мы уже разглядели, не так ли? – резонно заметила Катарина, тоже выглянув в салон. – Более того, у нас даже есть паспорт депортированной. Зачем же ей теперь натягивать на голову чулок?
Хельга отметила, что рассуждение напарницы логично, а пресловутые чулки уже исчезли из виду, и несколько успокоилась.
Не настолько, однако, чтобы перестать присматривать за подозрительными дамами.
24 января, 21.50
– Разбуди меня, когда принесут еду, – попросила я Ирку и захлопнула глаза, как крышечки почтовых ящиков: все, мол, никакие сообщения извне не принимаются.
Мне нужно было поспать, а мозгу – перезагрузиться.
Я отключилась раньше, чем Ирка мне ответила, но это не имело значения.
Не было сомнений, что подруга не позволит мне пропустить трапезу. К приему горячей пищи она относится так же трепетно, как истинно верующий к отправлению важных религиозных обрядов, и горе тем, кто в обеденный час отказывается причаститься Иркиным борщом – таких подруга предает анафеме и оставляет без сладкого на веки веков!
24 января, 22.20
– Что будете пить?
Бортпроводница говорила по-немецки, но в контексте ситуации Ирка легко поняла смысл вопроса и ответила по-английски:
– Ред вайн.
Потом кивнула на посапывающую подружку и растопырила указательный и средний палец рогаткой, в отечественной уголовно-лирической языковой практике означающей «Моргалы выколю», а в скудной капиталистической ментальности символизирующей одинокую букву «V» как знак победы.
В Иркиной оригинальной версии это была цифра «два», о чем она и уведомила недоумевающую бортпроводницу одним из немногих известных ей немецких слов:
– Цвай!
И выдала целое предложение на англо-немецком:
– Цвай ред вайн.
Ответную длинную фразу Ирка не поняла, но подоспевший на помощь Юра со сконфуженным видом перевел:
– Она говорит, что правила перевозки запрещают предоставлять депортированным лицам алкогольные напитки.
– Да неужели?! А в чем еще эти правила ущемляют бедных депортированных? – насупилась Ирка.
Немецкоязычный Юра переадресовал этот вопрос бортпроводнице, выслушал ответ и сообщил:
– Депортированным также не предоставляют повышенный класс обслуживания и не дают металлические приборы, а их посадку и высадку осуществляют отдельно от других пассажиров.
– А в чем проблема с металлическими приборами? Они думают,
Юра пожал плечами, помялся и неохотно договорил:
– Короче говоря, твою подругу выведут из самолета последней, когда уже высадят всех пассажиров. Наверное, будет лучше, если ты заранее ее подготовишь.
Ирка посмотрела на мирно спящую подружку, вздохнула и сказала:
– Какая я все-таки молодец, что полетела не в Москву!
24 января, 22.25
Мысли о еде навеяли мне странный сон, в котором в кипящий борщ ныряли дюжие серо-стальные омары, густо присыпанные белым порошком. Шоколадные обертки цвета вареных раков сами собой разворачивались и превращались в краснокожие загранпаспорта. Ароматный пар из кастрюли змеился в воздухе, скользил по кафельному полу, заползал в щель под дверью и обвивал застывшие ноги в замшевых ботинках.
С досадой осознав, что во сне меня снова занесло в роковую туалетную комнату, я проснулась, задела опущенный столик и обнаружила на нем судочек с обедом. Съела его в полудреме, как сомнамбула, даже не почувствовав вкуса горячего блюда, и снова закрыла глаза.
Ирка, наклоняясь ко мне, что-то бурчала, Юра маячил у нее за плечом, и в его физиономии было что-то неправильное, но я не вникла в происходящее, снова уснула – и унесла с собой в царство Морфея знакомые лица.
Так что не следовало удивляться тому, что и во сне они оба были со мной – Ирка в шубке из чернобурки и Юра в ямщицком малахае. По-зимнему их приодело мое собственное подсознание: в салоне было весьма прохладно, и я замерзла, что, впрочем, не помешало мне проспать добрых полтора часа.
25 января, 00.05
Я проснулась, как от удара током.
– Бур-бур-бур, – неразборчиво проворчала потревоженная Ирка.
Она со вздохом переложила лохматую голову с одного плеча на другое, приоткрыла глаза и посмотрела на меня мутным взором страдалицы.
– Давным-давно, в нежном возрасте двух или трех лет, когда я ходила под стол пешком, в одну из таких прогулок я зачем-то взяла с собой столовую вилку, – доверительно сообщила я ей. – Не могу вспомнить, почему она показалась мне подходящим аксессуаром для юной девицы, совершающей променад по отчему дому, свободному от всех и всяческих злодеев. Помню только, что божий свет сделался ослепительно ярок, когда мне удалось втиснуть зубчики вилки в отверстия электрической розетки, а тряхнуло меня так, что я прикусила язык…
– Что, к сожалению, очень редко случается, – с видимым трудом дождавшись конца моей длинной исповедальной фразы, резюмировала подружка и смежила веки.
Уже с закрытыми глазами она выдала какую-то ерунду вроде «Правильно, нельзя ей давать металлические приборы», после чего захрапела.
– И вот теперь я пережила все то же самое, только без вилки с розеткой, – в отсутствие живых собеседников поведала я слепому глазу выключенной лампочки на потолке. – Ощущение такое, будто в меня ударила молния!