Наследники
Шрифт:
— Матвей Сидорович, куда так спешите? — чуть улыбаясь, спросил Березин. — Так мы с вами не договаривались. — И, показав на подкатившую к самолету «Волгу», пригласил: — Прошу…
Чемодан, что сиротливо стоял у трапа, Шмель благоразумно брать не стал. Безумно жаль было его оставлять здесь, но он многое дал бы сейчас, чтобы этот чемоданчик так и остался тут, сделался вдруг безхозным.
Но Березин, указав на него, кивнул помощнику:
— Помогите гражданину поднести до машины.
Матвей Шмель был опытным человеком. Может, кто другой и не заметил бы этой детали, но он-то, Шмель, знал разницу в форме обращения к людям. И то, что Березин назвал его «гражданином», сказало многое. Втянув голову в плечи, стараясь не глядеть на сгрудившихся около трапа людей, он торопливо пошел к голубой машине.
Глава XXVI. Старые стежки
Быстров спешил. Сегодня ребята из комитета комсомола уговорили его поехать с ними на просмотр новой постановки в «Современнике». Пьеса была спорной, острой, вокруг нее кипели страсти, и комитет решил, что молодежи «Химстроя» стоит посмотреть спектакль и сказать о нем свое слово.
Алексей то и дело загибал кромку рукава и посматривал на часы. Шофер хорошо понимал значение этих жестов и выжимал из машины все что мог. Наконец примчались в Заречье. Быстров торопливо вбежал на крыльцо, нажал кнопку звонка. Наталья Федоровна, отпирая дверь, выговаривала ему:
— Ну что трезвонишь, будто пожар? Не молоденькая я, чтобы вприпрыжку бегать. А тут еще телефон поминутно…
— Мне звонили? Кто?
— Да Крутилину что-то ты очень спонадобился.
Алексей удивился.
— Что у него за дело ко мне?
— Откуда мне знать? — И добавила строго, словно бы желая предупредить сына: — Я тоже думаю, что это ты вдруг ему понадобился? Все время обходились без Быстровых, а теперь вспомнили. Может, думают, что мы без гордости да самолюбия?
— Ладно, мама. Подготовь мне, пожалуйста, белую рубашку. С комсомольцами в театр еду.
Наталья Федоровна досадливо всплеснула руками:
— Вот-вот, тебе только с комсомольцами и ходить по театрам. Дурень ты, Алешка. Пригласил бы лучше Таню. Была она у нас намедни. Худенькая, бледненькая и все еще не в себе. А то с комсомольцами. И что они тебя не шуганут?..
— Ох и ворчливая ты стала, товарищ мамаша, — рассмеялся Алексей.
Зазвонил телефон.
— Вот опять, поди, он, — поджав губы, проворчала Наталья Федоровна.
Алексей, заметив досаду в словах матери, подумал: родители-то, оказывается, куда дольше помнят обиды, что наносят их детям.
Звонил действительно Крутилин. Голос его был взволнован, говорил он как-то подчеркнуто мрачно.
— Алексей, у меня к тебе огромная просьба — можешь приехать ко мне?
— Только не сегодня.
— Нет, именно сегодня, сейчас. Бывают, понимаешь, моменты, когда промедление смерти подобно.
— Но что случилось?
— По телефону не расскажешь. Я понимаю, что не имею права требовать этого от тебя, но прошу, очень прошу приехать. Я бы, конечно, сам прискакал, да вот в постели.
Быстров задумался, не зная, что ответить. Времени оставалось в обрез. Наталья Федоровна уже принесла и положила на кресло разглаженную рубашку. Так некстати был этот звонок, так не вовремя. Ведь он обещал ребятам обязательно быть в театре. Да и Таня там, возможно, будет. Но не поехать тоже вроде нельзя, видимо, что-то очень серьезное стряслось в доме Крутилиных.
Он пообещал, что заедет, и, взглянув на часы, заторопился.
«Может, успею и в театр», — подумал он.
И вот они снова на шоссе, и снова Алексей нетерпеливо посматривает на часы, а сам все перебирает про себя: что у них там случилось? Может, с Леной что? Впрочем, нет, он же сказал, что болен сам. А что с ним? Может, история с Казаковым вывела из равновесия? Они ведь дружны. Да, но с Казаковым-то ведь далеко еще не все ясно.
Быстров знал многое, но далеко не все из того, что медленно, неотвратимо, словно изображение на фотографической пластинке под действием проявителя, вырисовывалось в кабинете капитана Березина.
Петр Сергеевич все эти дни переходил от отчаяния к надежде. Однако сложа руки не сидел. Даже неудачу с отлетом Шмеля, сначала повергнувшую его в полное отчаяние, невероятным напряжением сил удалось повернуть пока в желаемое русло. С великим трудом Матвею дали знать, что о нем помнят. Он ответил: «Все уяснил». Это значило, что Шмель будет молчать.
Однако встреча с Березиным опять донельзя расстроила Петра Сергеевича. Въедливый и опасный противник этот Березин. Позвонил и сказал, что зайдет посоветоваться. Уселся в кресло и давай ковыряться в объемистом потертом портфеле. Наконец вытащил какую-то бумагу и, разглядывая ее так и эдак, тихо, неторопливо начал выспрашивать:
— Я хотел кое-что выяснить у вас насчет документа главка, разрешающего управлению строительством передать сто тонн цемента кооперативу «Северянин».
— Такое разрешение было. Мы брали у них взаймы кирпич. И расплатились.
— Очень хорошо. Но почему вместо кирпича отдали цемент?
— Это нам оказалось выгоднее. Кирпича у нас мало, не хватает. И еще одно — брали-то мы силикатный, а в наличии сейчас огнеупорный. Жалко. Цемент же есть.
— Понятно. Допускаю. Еще вопрос: куда пошел кирпич, что брали у «Северянина», на какие объекты?
— На главный корпус, литейку, кузницу. На все объекты кирпич идет.
— Понимаю. Но, Петр Сергеевич, на объекты первой очереди у вас по проектным расчетам должно было пойти около трех миллионов кирпича. И он был вам занаряжен. Вся площадка была завалена кирпичом, даже вагоны не успевали разгружать. Почему же брали кирпич у «Северянина»?
Казаков долго собирался с мыслями. Березин терпеливо ждал ответа.
— Это не совсем точно, — сказал, наконец, Петр Сергеевич. — Кирпич стал подходить потом. Сначала были перебои, и очень частые.
— Ну хорошо, хотя… — Березин не закончил мысль и снова задал вопрос, простой, незначительный, но для Казакова он прозвучал как выстрел: — Почему взятый у «Северянина» кирпич не был оприходован?
— Как это не оприходован? Почему не оприходован? Не может этого быть.
— Однако это так.