Наследники
Шрифт:
Скоро в комнату вошел отец.
Увидев раскрытый чемодан с набросанными в него в беспорядке вещами, резко спросил:
— Что это такое?
Таня, не глядя на него, глухо ответила:
— Я ухожу.
— Что значит — ухожу? Куда?
Таня с такой ненавистью посмотрела на отца, что Казаков попятился и хрипло выговорил:
— Можешь катиться ко всем чертям. Но помни: обратно не пущу. — И, с силой толкнув дверь ногой, вышел из комнаты.
Наскоро набросив пальто и платок, боясь, что отец может прийти вновь, задержать ее или опять начать злобную ругань, Таня, кое-как закрыв чемодан, выбежала из квартиры. Казаков слышал, как уходила дочь, но даже не вышел в коридор. Бездумно сидел он за столом и мял, мял в руках бахрому льняной скатерти.
На улице Таня остановилась. Куда ехать? В общежитие, конечно, в общежитие к девчатам. Однако тут же вспомнила: девчат-то ведь нет. Каникулы же. Как она пожалела, что не согласилась уехать со вторым потоком в Ленинград! Ее ведь очень уговаривали. Не было бы тогда этого ужасного вечера. Но сразу же подумалось: то, о чем говорили они, есть, значит, эту страшную правду ей все равно пришлось бы узнать.
Корпус институтского общежития встретил ее темными окнами и закрытыми дверьми. Посмотрев сквозь запыленное дверное стекло, Таня увидела, что вестибюль завален досками, заставлен какими-то бочками. Институтские хозяйственники, пользуясь каникулами, затеяли ремонт, о котором так много и шумно говорилось на студенческих собраниях.
Таня долго стояла в раздумье, потом вдруг вспомнила о Зине Бутенко. И как же это она раньше о ней не подумала! Но, видимо, сегодня ей суждены были сплошные неудачи. Квартира Зины была заперта. Соседка по лестничной клетке объяснила, что Бутенки еще вчера уехали куда-то за город, кажется, к родителям Зины. Таня поблагодарила и стала медленно спускаться по лестнице. И тогда ей пришла в голову мысль, которая как-то сразу и согрела ее и взбодрила. Она вспомнила Быстрова. «Только где я сейчас его разыщу?» Посмотрела на часы. Десять. Вспомнилось, что гости отца говорили о каком-то собрании на стройке. Может, он еще там? Таня торопливо вышла на улицу. В соседнем доме почтовое отделение. На этот раз ей повезло. Каменск дали сразу. Таня с волнением ждала, пока телефонистка на коммутаторе «Химстроя» вызывала партком. И наконец раздался голос Быстрова:
— Слушаю вас, слушаю. Кто говорит?
Таня, уняв волнение, проговорила:
— Алексей Федорович, это Таня… Мне очень, очень нужно вас видеть, сегодня, сейчас. Я в Москве. Приехала к Зине, а там никого нет дома.
По взволнованному, прерывающемуся голосу Тани Быстров понял, что у нее случилось что-то очень серьезное.
— Я выезжаю. Подождите меня. Я буду скоро.
…После той первой встречи на пустынных тогда Каменских выселках Алексей все чаще и чаще думал о Тане. Всех женщин, с которыми он сталкивался, теперь как-то подсознательно сравнивал с ней. Кто-нибудь улыбнется — он думает: а Таня улыбается не так, мягче, веселее, радостнее. Услышит песню, думает: а как, интересно, поет Таня? Какие песни она любит? Какой у нее голос? Поступит кто-нибудь некрасиво, бестактно, не по-женски — Алексей обязательно скажет себе: Таня бы так, конечно, не сделала…
Быстров и раньше-то избегал легких встреч, теперь же он стал их просто чураться. Одна его давняя знакомая, убедившись в тщетности попыток затащить Алексея к себе в гости, в сердцах воскликнула:
— Да ты что, Алексей, обет святости дал или влюбился?
Быстров помолчал и, несколько виновато улыбнувшись, ответил:
— Знаешь, кажется, действительно влюбился. Как говорится, седина в голову — бес в ребро.
Алексей не знал, когда, при каких обстоятельствах он скажет Тане о своем чувстве, но был уверен, что рано или поздно это произойдет. Он придумывал множество планов, но отвергал их один за другим. Тот был слишком смел, этот робок, а третий казался нереальным или даже смешным.
К делам построечной комсомолии Алексей всегда чувствовал непреоборимое тяготение, но теперь он еще чаще стал появляться на вечерах в «Прометее», на экскурсиях по городу или в театре, и это в значительной мере объяснялось тем, что Алексей надеялся увидеть Таню. Ребята этого, конечно, не знали. Но Таня видела и понимала, что Алексей Быстров относится к ней по-особому, не раз ловила на себе его пристальный, теплый взгляд. В нем было столько молчаливого восхищения, что Таня порой отворачивалась, чтобы скрыть смущение и растерянность.
Ей тоже был симпатичен Быстров, она видела, что его чувство глубоко и искренне. Услышав в трубке голос Алексея, она впервые за сегодняшний вечер вздохнула с облегчением. На секунду ей даже показалось, что все не так уж мрачно и безысходно.
…Когда сели в машину, Алексей, взяв в свои руки холодные, подрагивающие пальцы Тани, спросил:
— Так что же случилось?
Услышав в голосе Алексея глубокую, неподдельную тревогу, Таня вдруг уткнулась ему в плечо, заплакала горячо и надрывно, не пытаясь сдержать слезы.
— Что-нибудь с Петром Сергеевичем?
С трудом подбирая слова, перескакивая с одной мысли на другую, Таня рассказала о сегодняшних гостях, их споре, о страшных словах, которые произнес незнакомый ей человек, некий Шмель, о том, как ушла из дома.
Чем больше Алексей слушал Таню, тем меньше оставалось сомнений: события, разыгравшиеся в доме Казаковых, имеют прямую связь с теми фактами, о которых рассказали на днях ему и Данилину ребята из комитета комсомола. Да, все выглядело теперь иначе, чем раньше. Подробно вспоминать, анализировать и сопоставлять факты не было сейчас времени. Рядом сидела и плакала Таня…
В доме на Старозаводской еще не спали. Наталья Федоровна, как всегда, поджидала сыновей. И хотя Алексей приезжал редко, а Сергей, видимо, вообще сегодня не вернется — ушел с ребятами в какой-то поход, — все равно она ждала обоих.
Увидев Алексея с незнакомой девушкой, Наталья Федоровна вопросительно посмотрела на сына.
— Мама, это Таня Казакова. Несчастье у нее дома.
— Кто-нибудь умер?
— Нет, нет, не то. Потом объясню.
— Ну ладно, ладно. Мало ли какие беды случаются. Вы раздевайтесь пока, к столу садитесь. Сейчас ужин соберу.
— Тане надо бы прилечь.
— Ужин не повредит, — решительно заявила Наталья Федоровна. — А потом уж и приляжет.
Скоро они сидели за столом. Алексей, боясь, что Наталья Федоровна начнет расспрашивать Таню о случившемся, сам без конца задавал вопросы: о новостях, о Сергее, о том, как она себя чувствует.
— Да что ты мне допрос учиняешь? — сердито отмахнулась Наталья Федоровна. — А о себе ни слова. Сам-то как? Целую неделю не показывался. Не стыдно мать-то мучить?
— Всё дела, мама.