Наследство Карны
Шрифт:
— Это приглашение?
— Нет, серьезное предупреждение.
Они весело смотрели друг на друга. Он все еще держал во рту ее пальцы.
Глава 8
Карна сразу поняла, что этот человек одет с большим вкусом. У него была трость с блестящим набалдашником. И большая, растрепанная, как у тролля, борода. Он спустился по трапу с толстой сигарой в зубах.
Как только он оказался на пристани, все изменилось. Он и не думал здороваться ни с кем за руку.
Большими шагами он подошел к бабушке, поднял ее и подержал на руках. Потом опустил на землю, взял сигару двумя пальцами и буркнул что-то ей в грудь.
Карна огляделась по сторонам. Так и есть! Все смотрят на них. Ни одному взрослому мужчине не пришло бы в голову проделать такое на пристани у всех на глазах.
Но бабушка только смеялась и не мешала ему. Он долго не замечал никого, кроме нее. Нет, Карне он решительно не нравился.
Потом он снова зажал сигару зубами и быстро заговорил. Наклонившись к бабушке, он сообразил, что сигара ему мешает. Тогда он выплюнул ее, и она медленно тлела на просмоленных досках пристани, а он ткнулся носом в лицо бабушки.
Два матроса спустили на пристань его багаж. Два ящика с наклейками, предупреждающими, что в них находится вино и водка. Потом чемодан и докторский чемоданчик.
— Я не привез нот! И ни одной чертовой книги! — воскликнул он, размахивая руками.
Когда этот огромный датчанин заметил папу, он отпустил бабушку и, даже не поздоровавшись, крикнул густым басом:
— Черт бы тебя побрал, Вениамин, как же ты постарел!
Схватив папу, он повертел его во все стороны, обнял за шею и прижался лбом к его лбу, как будто плакал.
— Зато не разжирел, как ты! — крикнул ему папа так, что все вздрогнули. Потом папа ткнул кулаком гостю в живот, и тот задохнулся.
Карне показалось, что приезжий похож на Голиафа с картины, висевшей на лестнице у пробста. Такой же грубый и неотесанный. Такие же мощные мускулы, острые глаза и плотоядный рот.
Никто никогда не называл папу старым!
Здороваясь с Анной, он глубоко поклонился и, не сказав ни слова, поцеловал ее руки. Но, кланяясь, он закатил глаза и покосился на нее. Словно она принадлежала ему.
Карна повернулась к ним спиной и хотела уйти, но папа окликнул ее. Ей пришлось поздороваться с гостем.
— Так это и есть дитя человеческое со Стуре Страндстреде? — спросил он утробным голосом. Губы у него улыбались, но смотреть на них было противно. Гость, как перед маленькой, присел перед Карной на корточки. Она не смутилась.
— Встаньте! Ваше пальто лежит в луже! — сказала она и протянула ему руку, подав пример, как нужно себя вести.
Он тут же вскочил и поцеловал ей руку. Рука у нее стала мокрой, щеки запылали.
Этого человека определенно следовало побить каменьями за распутство!
— Черт бы тебя побрал, Вениамин! Как у человека с твоей внешностью могла родиться такая красавица? У вас тут, наверное, сам воздух красит женщин? Ты посмотри на Анну! И на Дину! Боже милостивый, неужели все дело в этой отвратительной рыбе, которой кишит ваше море!
В обеих люстрах столовой горели восковые свечи. Снаружи на двери опять висела табличка.
Аксель наклонился к бабушке и что-то тихо сказал ей по-немецки.
— Мы здесь немного знаем немецкий, — заметила Карна.
— Очень приятно. И что же я сказал? — насмешливо спросил он.
Все засмеялись. Папа тоже. Карна покраснела и не ответила. Ей казалось, что Анна заигрывает с гостем. У нее пылали щеки и блестели глаза, когда она обращалась к нему. Словно это был какой-то принц.
По другую сторону от Анны сидел Олаисен, он все время улыбался и называл ее «фру Анна». Папа сидел между Ханной и Карной. Но Ханна почти не принимала участия в разговоре.
Бабушка сидела во главе стола. Волосы у нее были зачесаны вверх. Карне она казалась чужой.
Папа через стол разговаривал с Акселем, словно они были детьми. Это выглядело глупо. К тому же папа все время очень быстро говорил по-датски.
Олаисен, не спуская с бабушки глаз, сказал, что они должны создать пароходную компанию.
Бабушка согласилась — это неплохая мысль. Олаисен воодушевился: он хочет заставить правление управы продлить дорогу на юг.
— Фру Дина скоро заметит это по своей прибыли, — сказал он.
— Несомненно. — Бабушка кивнула и спросила у Ханны, как поживают мальчики.
— Спасибо, хорошо, — тихо ответила Ханна.
Она была как будто окутана пеленой. Может, Ханна всегда была такая, только Карна не замечала этого? Под этой пеленой она жила тайной жизнью и настораживалась, как только кто-то хотел проникнуть в ее убежище.
Карна почти перестала слушать разговор взрослых. Ей было интересней смотреть на них. Тогда она лучше их понимала.
Обед закончился, подали кофе, и бабушка сказала, что, если гости обещают не звякать чашками и рюмками, Анна им сыграет.
— А почему не ты, Дина? — спросил Аксель.
— Не сегодня.
— Тогда сыграешь для меня соло, когда гости уйдут!
— В другой раз, — сказала бабушка и положила руку ему на плечо.
— Нет, сегодня! Или я уеду обратно на первой же барже!
Бабушка засмеялась и покорно пошла за виолончелью. Это было странно. Обычно, если она говорила, что не хочет играть, она не играла.
Наконец она вернулась, и все захлопали. Они с Анной пошептались над нотами и заняли свои места, словно, кроме них, тут никого не было.