Навруз
Шрифт:
Ведро не потекло. Значит, ступеньку я перешагнул успешно.
— В субботу примемся за следующее, — сказал я брату, сияя от счастья.
— Перед субботой есть еще пятница, — напомнил Манзур-ака. — А в пятницу аллах решит, чем нам заняться следующую неделю.
На бога я надеялся: не станет он отнимать у меня вёдра. Зачем они ему? Поэтому поблагодарил брата и поспешил домой, чтобы поделиться своими успехами с родителями.
Однако надежда моя на доброту и справедливость всевышнего не оправдалась.
— Нужны ли в доме новые ведра?
Отец задумался, не зная, как ответить. Наверное, новые ведра всегда нужны в хозяйстве. На всякий случай он посмотрел на матушку — как она думает.
Матушка сразу смекнула, и чем дело.
— Нет, новые ведра не нужны. Старые не знаем к чему приспособить.
— Может, тазы нужны? — спросил брат.
— Нет, и тазы не нужны.
— А совки?
— Нет, нет! — замотала головой матушка.
Брат сел на супу, положил голову на ладони и уныло сказал:
— Никому не нужны сейчас новые ведра и новые тазы…
«Как не нужны? — мысленно возразил я. — А сто ведер? Ведь кто-то же заказал их?» Впрочем, теперь уже ясно было, что сто ведер придумал брат!
Матушка опустилась на супу рядом с Манзуром и вздохнула сочувственно.
— Не выйдет, значит, из Назиркула кузнеца?
— Почему не выйдет? Рука у него твердая, глаз точный. Выйдет и кузнец, и жестянщик, и медник.
— Кузнеца не рука делает, а железо, — снова вздохнула матушка. — А железа-то и нет.
— Нет, — согласился брат Манзур. — Ничего нет: ни железа, ни олова, ни угля. Время такое — огонь в кузнице не горит, молоток не стучит. Осталось повесить замок на дверях…
Я не думал, что дела брата так плохи, а счастье мое так недолговечно. Не успело прийти — и тут же ушло. Я заплакал на глазах у всех.
— Вай! — кинулась ко мне матушка. — Достойно ли йигита лить слезы? Не роняй чести кузнеца!
— Какой я кузнец?!
Брат сердито глянул на меня и крикнул:
— Ты кузнец!
Не знаю, в эту минуту или раньше он придумал то, что сказал:
— Мастерская не закрывается. Просто нет заказов. Не нужны сейчас людям ведра, серпы. Урожай еще не созрел. Начнет созревать, и пойдут к нам с поклоном: сделайте то, сделайте другое… Тогда и шести рук не хватит.
Про осень Манзур хорошо сказал. Мне представилось, как толпится народ у мастерской, как стараемся мы выполнить заказы. Молотки стучат, гремит железо, вздыхают меха. Идет работа, от которой весело на душе.
— Однако мозоли с ладоней не должны сойти, — поглядев на меня, добавил Манзур. — Набрал мозоли-то?
Я старательно закивал и показал руки. На них в самом деле были мозоли. Правда, не от молотка, не успел молоток оставить след, от ведер, что таскал я всю зиму.
— Вот и славно. Без мозолей нет мастерового… Так вот, чтобы не сошли мозоли, надо руки у горячего дела держать.
Брат повернулся к отцу, который стоял на террасе, прислонившись плечом к столбу и всем своим видом показывал, что далек от всего происходящего во дворе.
— Отец! — окликнул его Манзур. — Не послать ли нам Назиркула и Сафара-чиканака в степь собирать я итак?
Без особой охоты отозвался отец, и отозвался так, что ничего не прибавил и ничего не убавил в затеянном братом разговоре.
— Янтак — хорошее топливо. Жару дает много, вот только горит быстро.
— Так пошлем ребят в степь?
Отец глянул на матушку и тем призвал ее на помощь. Когда надо было сказать последнее слово, без нее не обходилось.
Матушка тотчас рассудила, как лучше определить меня.
— Если нужно сберечь мозоли, пусть Назиркул собирает янтак.
Это обидело брата.
— Не ради мозолей, а ради блага нашего. Ни в доме, ни в мастерской без топлива не продержишься и дня. На базаре вязанка янтака стоит ой как дорого!
— Я же говорю, назвался жестянщиком, тяни янтак из земли. Пусть идет в степь!
Теперь и отец решился вынести приговор:
— Пусть идет!
Какую бы узкую тропку ни протоптал человек — все дорога жизни
Новый день я встретил уже в степи.
На одноухом осле мы с Сафаром-чиканаком направлялись в Учтепу — три холма, известное всем джизакцам место. Во время восстания сюда выселили всех жителей города. Более пустынный и мертвый край трудно было найти.
На Учтепе ничего не росло, кроме янтака — колючей травы, да и янтак не особенно охотно расселялся по выжженной солнцем степи. Куст от куста — на два-три аршина. Весной, во время дождей, янтак поднимался на ладонь всего лишь. Зеленый и гибкий в апреле и мае, в июне он начинал желтеть, а к середине лета высыхал. Весной янтак охотно ели овцы, а летом и осенью — только верблюды. Оттого и назывался он верблюжьей колючкой. Острые, сухие кустики не ранили этих огромных животных, они их легко и с удовольствием пережевывали. Вообще, верблюды могли все разжевать, я думаю, и гвозди им были бы нипочем.
Одноухий осел наш неторопливо стучал своими тонкими ножками по пыльной тропке, а мы, сидя на его спине, вели разговор о преимуществе мелких животных перед крупными, верблюдом, например. Нам повезло, что у Сафара-чиканака был не верблюд. Во-первых, он не прошел бы в калитку, во-вторых, сломал бы своим огромным горбом крышу сарая, где обычно стоят осел и корова. В-третьих, он съел бы всю траву во дворе, все листья на деревьях и на этом не остановился бы. Со своей длинной шеей, он до всего мог добраться.