Не ангел
Шрифт:
— С Себастьяном Бруком.
— С писателем?
— Да.
— Какой… кошмар. Откуда ты знаешь?
— Мне только что сказала Гвендолен Олифант.
— А Гвендолен кто сообщил?
— Сестра Элспет Гранчестер.
— А она откуда знает?
— Селия сама сказала об этом Элспет.
— О! — застонал Джек, как будто от удара, и тут же протрезвел.
Сама эта мысль была ненавистна ему. Подумать только: Оливер, которого он так любил и на которого равнялся, обманут, его превратили в жалкого рогоносца, и об этом знает весь Лондон. А Селия? Она что, свихнулась? Как можно сказать такое Элспет
— Извини, — мягко заметила Лили, — наверное, мне не стоило тебе говорить. Я знаю, как Селия тебе нравится.
— Нравилась, — отрезал Джек. — Слава богу, что я уехал от них.
— Мне нужно поговорить с Оливером, — наконец сказала Селия Себастьяну в один жаркий июльский вечер, когда более, чем обычно, чувствовала удушье своего двусмысленного положения.
— Когда? — со вздохом спросил Себастьян, потому что уже неоднократно слышал о намерениях Селии, но на следующий день узнавал, что ничего не вышло: Оливер слишком устал, был очень занят, кто-то из детей капризничал или приболел, или весь вечер с ними был Джек.
— Сегодня вечером точно, — пообещала она, — это наиболее удачный момент: он, кажется, наконец удовлетворен, доволен книгой Джека, от Лотианов нет никаких вестей — он надеется, что они отказались от своей глупой тяжбы.
Селия сидела за ужином не в состоянии есть и наблюдала за тем, как Оливер гоняет по тарелке куски мяса, отказавшись от вина, которое она настойчиво ему предлагала, считая, что алкоголь в какой-то степени ослабит его шок от услышанного. Оливер без конца твердил о книге Джека, о «Бьюхананах», по сути дела уже подготовленных к печати, о Джайлзе и о том, как тот хочет поскорее приехать домой на летние каникулы.
Наконец, трясясь от страха и одновременно злясь на себя за свою нерешительность, Селия произнесла:
— Оливер, мне нужно кое о чем поговорить с тобой.
— Да? — встрепенулся он, неопределенно улыбаясь. — И о чем?
— Я должна тебе сообщить… нечто важное.
— Может быть, поднимемся наверх или перейдем в гостиную? И там попьем кофе?
— Нет, — заявила она, — нам лучше остаться здесь.
— Ну хорошо, — согласился он, откидываясь на спинку стула, — я слушаю.
— Я хотела… поговорить… сообщить… — Но заранее приготовленные слова не шли.
— О чем, Селия? О детях? О летних каникулах? Я подумал, что можно было бы в этом году поехать вместе куда-нибудь на юг Франции. Я не любитель жары, но детям это понравилось бы, и тебе тоже, я…
— Оливер, это не имеет никакого отношения к летним каникулам.
— Да? Нет, я просто к слову. А вообще, как тебе
— Никак, — отрезала она.
— Почему? Мне казалось, ты обрадуешься.
— Дело в том, что я… в общем, в этом году я не поеду с тобой во Францию.
— Как так? — удивился Оливер, и на лице его появилось выражение настороженности. — Надо, Селия. Тебе нужен отдых, ты плохо выглядишь.
— Да, но, видишь ли, я буду…
— Извини, Селия. Давай все-таки пойдем наверх. Такой чудесный вечер, можно с удовольствием посидеть у окна и понаблюдать закат на реке.
— Оливер…
— Пойдем, я велю, чтобы туда подали кофе.
Селия вяло поплелась за ним. На нее вдруг нашло какое-то оцепенение, заторможенность, чего раньше с ней никогда не было. Наконец они сели, и она сказала:
— То, что я должна сообщить тебе, очень непросто.
— Должна сообщить? — Оливер странно посмотрел на нее, почти нетерпеливо.
«Он знает, — подумала Селия, — он сознательно тянет время. А в самом деле, почему бы ему этого не делать?»
— Да. Боюсь, настало время сказать… И я не знаю, как начать. Но…
— Что?
— Это касается… нашего брака.
— Нашего брака! Ну, тут особо нечего говорить. Нашему браку уже столько лет, он, конечно, малость поизносился, но жив-здоров. Тебе не кажется?
— Ну… нет, я бы так не сказала.
— Почему же? — осторожно удивился Оливер, словно жена выразила сомнения по поводу роста экономики или отсутствия смысла в действиях Лейбористской партии. — А я в этом почти уверен.
— Нет, ты не прав. И я… я хочу поговорить как раз об этом.
— Дорогая, это может подождать. Я очень устал сегодня и не в состоянии вести философские беседы. Я хочу спать. Спокойной ночи.
— Оливер, я…
— Нет, Селия. Не теперь.
Это было поразительно: решимость Оливера не сталкиваться с гибельной правдой и намерение Сели во что бы то ни стало столкнуть его с ней. И сколько же будет длиться эта пытка? Тогда она сказала очень громко, почти с отчаянием, утратив всякий здравый смысл:
— Оливер, я хочу уйти от тебя. Ты что, не понимаешь?
Он немного посидел, уставившись ей прямо в лицо абсолютно пустым взглядом, а потом сказал:
— Прекрасно понимаю. Но сейчас не время об этом говорить. Спокойной ночи, Селия. Приятного сна.
Это был шах и мат.
— Это шах и мат, — нетерпеливо крикнула она Себастьяну, — он не слушает, не отвечает, не обсуждает, он не хочет ничего знать. Что делать, я ума не приложу?
— Просто уйди, — посоветовал он, — соберись и уйди. Тогда ему придется узнать.
— Я не могу, — воскликнула Селия, — не могу так поступить.
— Придется.
Селия чувствовала, что ей становится все хуже от постоянного напряжения и душевных страданий. Кашель усилился, а аппетит пропал вовсе. Она не спала. Не могла работать. Ее раздражали все: дети, прислуга, коллеги. Она нигде не хотела бывать, не виделась с друзьями, не отвечала на телефонные звонки, боясь, что сейчас ее начнут расспрашивать, сочувствовать, давать советы. Мама самоустранилась из ее жизни, от ММ тоже не было никакой поддержки, потому как она жила далеко. Селия молила Бога, чтобы ММ ничего не узнала, но опасалась, что молитвы ее не будут услышаны.