Не ангел

Винченци Пенни

Она молчала, снова вспоминая слова матери: «Дети озлобятся, растеряются, ощетинятся…»

Селия неожиданно повторила их вслух.

— Несомненно, — взглянул на нее Себастьян. — Но потом они оправятся. Дети — существа гибкие. К тому же они знакомы со мной и относятся ко мне не без симпатии.

— Ох, Себастьян. Это совсем другое. Они тебя знают и любят как друга. А не как человека, укравшего у них мать и оскорбившего их отца. Я…

— Селия, а теперь давай подумаем, что будет в противном случае. Трезво. Ты будешь продолжать терзаться, как сейчас. Или даже хуже. Можешь вообразить? Еще долгое время. — Она закрыла глаза и покачала головой. — Или нам придется отказаться друг от друга. Ты вернешься к Оливеру. Ко всем прежним

страданиям, несчастью и неудовлетворенности. На всю оставшуюся жизнь. Ты считаешь, что в силах это вынести? Ты этого хочешь?

— Нет. Нет, Себастьян, не этого. Конечно не этого. Это было бы ужасно. Но…

— Что «но»?

— Но, может быть, это правильно. Может быть…

— Селия, если женщина чувствует себя одинокой, несчастливой, неустроенной, это не может быть правильно. И Оливер тоже переживает, ты сама говорила мне.

— Да. Но я не виновата — на него повлияла война, у него плохое здоровье, он страдает от собственной неуверенности во всем…

— Послушай, ты зря считаешь его человеком беспомощным. Или зависимым. У него чудовищная воля, и он знает, чего хочет. И борется за это. Оливер выживет, поверь мне. Он бы не обращался с тобой подобным образом, если бы не мог обойтись без тебя. — Она по-прежнему молчала. Он взял ее руку и поднес к губам. — Живи со мной, люби меня. Пожалуйста, Селия. Ты же знаешь, что так будет правильно. Ты же знаешь!

— Себастьян, — сказала она и, вдохнув поглубже, вся встрепенулась и выпрямила спину. — Да, Себастьян, ты прав.

И решилась окончательно. Но самым мощным стимулом стали не слова Себастьяна, хотя в них было много правды. Селия снова вспомнила то жуткое мгновение вчера ночью, когда пожелала Оливеру смерти, мгновение, еще ни разу не пережитое ею и невозможное по отношению ни к одному человеку на свете. Селия воскресила в памяти это страшное чувство, и в ту минуту ее брак, казалось, окончательно и безнадежно погиб.

Глава 24

Есть все же истина в старой пословице о том, что муж обо всем узнает последним. И часто это случается по той простой причине, что никто ничего не хочет мужу рассказать. Он как будто стоит за какой-то призрачной дверью, у порога которой прекращаются все толки. И хотя сплетни прокладывают себе пути решительно повсюду: сквозь окна, двери, по дымовым трубам, по улицам, по вечеринкам, бегут по обеденным столам, танцуют в ночных клубах, плавают в бассейнах, резвятся на теннисных кортах, — сквозь двери мужа они не проходят, а замолкают или теряют силу у порога.

Сплетни о Селии широко распространились в свете к середине лета. Сначала Элспет Гранчестер под строжайшим секретом сообщила о ней только двум ближайшим подругам, заверив их, что они самые первые, кто знает об этом, и что эти слухи ни в коем случае не должны распространяться дальше. Те тоже рассказали новость только одной-двум подругам с просьбой помалкивать, и уже примерно к концу недели это известие распространилось по всему Лондону и его окрестностям и даже — поскольку в разгаре был период летних отпусков — пересекло Ла-Манш и проложило путь к югу Франции, в горы Тосканы и на борту нескольких роскошных яхт поплыло по Средиземному и Эгейскому морям.

Леди Бекенхем не удалось укрыться от сочувственно-любопытных вопросов, которые преследовали ее как в Лондоне, так и в деревне, но она быстро заткнула рот сплетникам, а Джек Литтон изображал полное неведение, когда из него пытались вытянуть подробности. Примерно так же вела себя и сестра Селии Каролина, хотя своими решительными заявлениями о полной неосведомленности в этом деле она наводила окружающих на мысль, что тут что-то нечисто. Самого Себастьяна Брука никто ни о чем не спрашивал, за исключением нескольких старинных друзей, но все пристально наблюдали за малейшими нюансами его поведения, которые подтвердили бы, что распространившиеся слухи небезосновательны. И только Оливер Литтон, обеспокоенный и

угнетенный множеством всяческих проблем, кроме семейных, сидел у себя в офисе на Патерностер-роу или угрюмо глядел из окна гостиной на Чейни-уок и ничего не знал.

Конечно, он уже давно не был уверен в своем семейном благополучии, если бы его вдруг кто-то решил спросить об этом. На самом деле Оливер чувствовал постоянную и все возраставшую тревогу, ему казалось, что каждый день он понемногу теряет Селию: всякий раз, когда она поздно возвращалась домой или, сидя за обеденным столом, будто витала душой где-то далеко от него. Странно, но это чувство не покидало его, даже когда они сидели вдвоем в гостиной в тех редких случаях, если Селия оставалась вечером дома, а не уходила пить коктейли и танцевать куда-нибудь в ночной клуб. Оливер угадывал перемену по уклончивой улыбке жены, когда справлялся о ее делах, по тому, как она еле заметно отстранялась, если он нагибался, чтобы поцеловать ее. Он чувствовал ее эмоциональное и физическое отчуждение даже в те моменты, когда между ними случалась — все реже и реже — близость, знал, что с каждым днем и даже часом она все более отдаляется от него. И все же он продолжал игнорировать свои инстинктивные ощущения, старался доверять Селии и всеми правдами и неправдами отворачиваться от правды. Почему он это делал? По той простой причине, что был не в состоянии это вынести. Оливер всей душой любил Селию и остро нуждался в том, чтобы и она любила его точно так же. Да, временами он бывал раздражен, спорил с ней, делал ей замечания, но это ничего не означало. Без Селии его жизнь, во всяком случае, смысл ее сводился на нет. Для того чтобы вести хоть сколько-нибудь осмысленное человеческое существование, ему нужна была она. По-другому Оливер уже не мог жить.

— Селия, я уезжаю. — Лицо Джека сделалось бледным и каким-то вытянутым, он избегал смотреть ей в глаза.

— Джек! Почему ты уезжаешь? Разве тебе здесь не нравится? Нам без тебя будет скучно.

— Давно пора самому как-то определиться. Мне уже тридцать пять лет и…

— Мне столько же. Мы ведь с тобой ровесники, забыл?

— Да. Ну, в общем, я уже подыскал место.

— Правда? Где? Можно мне поехать посмотреть?

— Ну, потом как-нибудь. Когда я переберусь туда.

— А где это?

— На Слоун-стрит. Квартира.

— Хорошая?

— Да, очень хорошая. А теперь извини, у меня свидание с Лили.

«Значит, он знает, — подумала Селия, наблюдая, как Джек выходит из гостиной, — он уже слышал. Элспет хорошо потрудилась». Селия слышала, как он сбежал вниз по лестнице, слышала, как хлопнула входная дверь, видела, как от их дома по Чейни-уок постепенно удаляется его светлая голова. На нее вдруг навалилось страшное уныние: она будет так скучать по Джеку. Скучать по его к ней привязанности, по его насмешкам, болтовне, по его ужасным шуткам. Скучать по их выездам после ужина, по его друзьям, даже по Лили, хотя та никогда не была вполне… дружелюбна с ней, оставалась холодной и отстраненной. Наверное, Лили узнала обо всем еще раньше: очень уж смышленая она, эта девушка, шустрая, прозорливая. Куда смышленее, чем Джек. Селия задумалась, как они теперь смогут общаться с Джеком. Скорее всего, никак. Да, похоже, его уход — это предвестие того страшного, что ждет ее впереди.

Джек был страшно удручен, услышав от Лили подтверждение слухов о связи Селии и Себастьяна. Он танцевал с Кристал, а Лили сидела и довольно оживленно беседовала с какой-то женщиной. Он подошел и спросил, что они обсуждают.

— Твою невестку, леди Селию.

— Селию? А что именно?

— Я была права.

— В чем?

Джек был уже изрядно пьян, и то, что он услышал от Лили, совершенно выбило у него почву из-под ног.

— У нее связь.

— Лили, я не верю в это, — устало сказал он, но тут же, противореча самому себе, спросил: — С кем?