Не могу больше
Шрифт:
Но, закончив смену, Джон привычно направлялся в сторону дома.
***
А дома царили мир и покой. Если возможно назвать покойным и мирным ожесточенный сексуальный террор, что неожиданно устроила чрезмерно любящая жена.
Она выглядит абсолютно счастливой — именно такой была Мэри в первые месяцы их поспешного брака. Скоропалительного. Необдуманного. Но тогда всё казалось естественным: к чему тянуть, если вместе стало теплее?
Рождественское путешествие пошло ей на пользу: в считанные дни она необычайно похорошела. Изящная кошечка с изумрудным взором и розовым
— Мэри, я очень устал.
— Милый, я всё сделаю сама. Закрой глаза. Вот так…
Кончая вымученно и безвкусно, Джон её почти ненавидел. Презирал себя.
А Мэри сочилась любовью.
Квартира благоухала глинтвейном и хвоей. Цвела омелами.
Новогоднюю ночь Джон провел в стенах клиники, и был бесконечно этому рад.
Шерлок на его поздравительное сообщение не ответил. Шерлок из жизни Джона исчез. И это в какой-то степени жизнь облегчило: не надо разрываться на части. Нет уже сил разрываться. Они как-то внезапно закончились.
Первого января, сразу же после бессонного, выматывающего дежурства, он напился с инспектором Лестрейдом — до безумных глаз, до выворачивающей наизнанку рвоты в украшенном гирляндами и шарами сортире дешевого паба. На вопрос, что, черт возьми, происходит, почему они «разбежались», почему Шерлок о Джоне Ватсоне даже говорить не желает, ответил, глотая пьяные слёзы, что Шерлока он ненавидит, что выебет этого гада, а потом придушит и зароет в Грин-парке.
Лестрейд в ужасе таращил глаза, ничего не понимал и очень быстро трезвел.
Из такси бесчувственного Джона он тащил на себе и, сгрузив на руки ошеломленной Мэри, ретировался, бормоча извинения, поздравления и пожелания счастья в новом году.
*
Утром Мэри смеялась, кормила горячим бульоном, называла пьяным мерзавцем, бросившем её в одиночестве пить первое в новом году шампанское, целовала в висок — тот самый, где сосредоточилась вся боль потерянного, несчастного Джона, настойчиво продолжающего разрушать свою душу.
Он послушно цедил бульон, извинялся за свинское состояние и с мстительной радостью прислушивался к беспощадному молоту, добивающему его измочаленный мозг.
Весь день он провел в полудреме, слабо реагируя на хлопотливую заботу жены, и после обеда крепко уснул, наконец-то избавившись от муторного состояния недобитости. Поднявшись с постели посреди ночи, до рассвета сидел в маленькой аккуратной кухне, чашку за чашкой поглощая крепкий, несладкий кофе, не думая ни о чем, кроме снега, что тихо, беззаботно ложился на подоконник, устраиваясь голубоватым сверкающим бугорком.
«Я люблю его. Я люблю его. Я люблю его. Я люблю
Вероятно, это о снеге — ведь по-настоящему снежные зимы так редко радуют глаз, так скупо балуют сказочной белизной и невинностью.
***
Гарри позвонила в разгар рабочего дня, и Джон задрожал, едва не вскрикнув от радости. Наконец-то он посмотрит в родные глаза, и станет легче дышать.
— Приедешь сегодня? — спросила она. — Выкроишь пару часиков для своей загулявшей сестрички?
— Боже, да. Как отдохнули? Как бон вояж?
— Не спрашивай. Сплошной мёд. Будь она мужиком, я была бы уже беременна. Так много секса у нас не было очень давно.
— Сумасшедшая, — улыбнулся Джон. — И бесстыжая. Я страшно соскучился.
— Неужели?
— Эм-м… Гарри… Мы будем вдвоём?
— Разумеется. Есть разговор?
— Да. Нет. Просто…
— Всё ясно. Виски. Непременно. Не забудь.
— Люблю тебя.
*
В ярко и пестро украшенной гостиной витал дух настоящего Рождества. Рождества счастливого. Мелочи, мелочи, мелочи — повсюду. И каждая говорит о единении и любви.
Джон ходил по комнате, как по музею, восхищаясь куколками, бантиками, кружевными открытками, витыми свечам и стеклянными шарами, наполненными заснеженной зимней сказкой.
— Один из них — твой. Тот, что с домиком.
— Этот? — Джон бережно взял в руки подарок, завороженно рассматривая уютный домик в окружении разлапистых елей, и льющийся из окошек свет, приглушенный пенопластовой круговертью*. — Спасибо. Он чудесен. Хорошо у вас…
Гарри довольно хмыкнула:
— Ещё бы. — И заторопила: — Давай, давай, усаживайся. Хватит разгуливать — не на экскурсии. Жаркое почти готово, и пока оно томится в духовке, я хочу выпить и переброситься парой словечек.
Они уселись за стол, и Джон разлил по бокалам скотч.
— Не жадничай, скряга, — ворчала Гарри. — Накапал, как валерьянки. Плесни по-мужски. Разговор-то, как я поняла, будет мужской.
— С чего ты взяла?
Она качнула челкой. Вздохнула.
— Ты себя в зеркале видел?
— И что там необычайного?
— Хм… Конечно, лучше, чем было тогда. Но хорошего тоже мало. Честно говоря, я немного испугалась, увидев.
— Да брось. Неужели всё настолько ужасно?
— Поверь близкому человеку, который тебе никогда не лгал. Во всяком случае, исключительно редко, и это не тот случай. Кто тебя выпотрошил и набил колючей соломой? Жена? Никак не успокоится? Она ещё не пыталась Шерлока отравить?
— Прекрати! — Крик вырвался помимо воли — сестра ткнула пальчиком в самое кровоточащее. Этот надрыв напугал обоих, но вместо того, чтобы сгладить момент извинением и улыбкой, Джон повторял снова и снова на одной нескончаемой ноте: — Прекратипрекратипрекрати!
— Боже мой, Джон, что происходит?! В какое дерьмо ты превратил свою жизнь на этот раз?
Под её ошеломленным взглядом он съёжился, втянул голову в плечи.
— Гарри…
— Стоп. — Она решительно поднялась. — Ни слова больше. Сначала я тебя накормлю. Мне не нужна в собеседники полуобморочная синюшная тень, от голода звереющая на глазах.