Не на месте
Шрифт:
– Важное случится. Хорошо. Ждать надоело совсем.
Я принюхался тоже. Да, что-то было в воздухе. Пронизывало, тревожило... Я тряхнул головой, отгоняя наваждение, и сказал:
– Пожалуй, надо дряпнуть.
– Ахха! Можно, да.
день третий
Уллерваэнера-Ёррелвере из семьи Мароа, клана Псарей
Меня разбудила возня и нетерпеливое ворчание. Не проспала? Я распахнула ставни.
Я вознесла утреннюю хвалу и принялась спешно одеваться.
В корзине скреблись и повизгивали, потом она, наконец, опрокинулась, и щенки на нетвердых лапках устремились ко мне. Я разлила по мискам молоко и побежала на кухню готовить фарш с яйцом. Питание в период перехода с молока - особенно важно, чтобы пёс вырос крупным.
Слава Богу, хоть в весе начали прибавлять, а то совсем была беда: из шести в помете более-менее крепких оказалось всего трое (мама, несомненно, и этих бы отбраковала), потом у Бровки, как на грех, пропало молоко, а Вислоушка, другая кормящая сука, отказалась их принять... Щенки были столь слабы, что я даже в общий двор их пока боялась выпустить, чтобы старшие их не "заиграли".
После кормежки полагалось непременное массирование пузиков, необходимое для пищеварения. Потом - вынести щенков ненадолго на солнышко. Пока приготовить еду остальным. Забрать маленьких, выпустить старших (всех выгулять не успеваю, приходится им прямо во дворе сыпать опилки или рубленную солому). Кормежка, и всех обратно по загонам. Щенки засматривали в лицо, каждый в надежде, что на прогулку возьмут именно его. Но в церковь я беру только самых смирных.
– Пойдем, Ремешок.
Немного медлительный кобелек, зато подчиняется беспрекословно.
Папу я будить не хотела, но он уже сам вышел, тяжко оперся о косяк.
– К заутрене, Уллере?
– Да, пора. Если хочешь, я попрошу святого отца, чтобы зашел вечером.
– Ничего. Я уж тут и помолюсь, и покаюсь, у своего алтарика. Преставься я сегодня, Держитель, думаю, простил бы мне грехи, что я успел совершить.
– Ну, что ты, право. Помолись и сразу снова ложись, ладно?
Сегодня день третьего испытания Дюжь-Пяти апостолов - встреча с дикими зверями алчущими. Для нас особенный, ведь мы работаем с собаками. Но здесь его не отмечают. В Герии сейчас празднества, не вполне уместные в дни Испытаний, ну да не мне судить...
Ремешка я оставила у ворот с командой "Замри!". Он сел столбиком и сразу окаменел, даже взгляд застыл. Хоть полдня может так сидеть, даже ухом не поведет. Не все собаки способны правильно выполнять эту команду.
Я осенилась на пороге и вошла. Тускло мерцали свечи. Храм был почти пуст. Запах церковных благовоний, прохладного камня и горячего воска, от которого сразу становится так покойно... Я поставила две свечки к изваянию святой Дьярвере. Слушала, как трещит пламя, как шепчут богомолки. Молитвы не шли на ум. А Она смотрела на меня сверху вниз с ласковой скорбью сестры и матери всех женщин, словно спрашивала: "Ну, а тебе как тут живется, в этой стране грешников?"
Теперь уже легче, Заступница, много легче.
***
Девять лет как я тут.
Первый год был ужасен. Мы не раз помянули недобрым словом дядину авантюру, но пути назад все равно не было. Из-за дядиной же пьяной выходки мы теперь были в ссоре с семьей Мраута, могущественной семьей. Такой позор... Я тогда чуть не отлупила дядю, ей богу. И стоило бы... Бедная бабушка осталась расхлебывать, а нам пришлось убираться подальше.
Мы приехали в конце осени. Взрослых собак пришлось продать, чтобы выплатить искупительный дар Мраута и оплатить дорогу. С собой привезли лишь три дюжины щенков двух- и трехлеток. Клетки были слишком тесные, в трюме постоянная сырость. Половина собак простудилась, две умерли. Мне не дали возможности похоронить их, как следует. Потом была зима: промозглая слякоть и стылый ветер. Всю зиму папу мучил сильный кашель. Собаки чахли, о дрессуре и речи не шло, лишь бы выжили.
Пригласившего нас Чашинского князя я только раз издали и видела. Меня к нему не звали, и дядя просил, чтобы я не настаивала на встрече - тут другие порядки. Дела тут ведут только мужчины. Мужчины решают, мужчины наследуют титулы, имущество. И все бы ничего, будь здешние кобели благоразумны, но они еще хлестче наших. Дяде князь благоволил и часто звал к своему столу, но денег на обустройство псарни дал ничтожно, а вскоре и вовсе прискучил этой затеей. Дядя не больно и горевал: он был тут как рыба в воде...
Я сама приводила в божеский вид заброшенный дом, что нам предоставили, и следила за строительством псарни. Герские работники лентяйничали, пьянствовали и провожали меня сальными взглядами - у геров, вопреки законам природы, половое напряжение не ослабевает круглый год. Мужчины на улице тоже буквально взглядом раздевали... Новые соседи с нами даже не здоровались. Наших земляков тут хватало, но все это были захваченные в набегах невольники: простые рыбаки и крестьяне с восточного побережья - язычники, не признавшие Истинной веры и власти Матери-королевы и не имевшие ее защиты...
Папа, как и дядя, много раз бывал в Герии. Он свободно владел языком и сохранил кой-какие связи, но открывать свое дело было не на что. Питомник пока приносил лишь убытки, денег постоянно не хватало. В итоге папа стал преподавать в семьях местных купцов и судовладельцев. К счастью, его солидный возраст вызывал хоть какое-то почтение. Он сильно сутулился, отчего казался ниже ростом, и говорил почти без акцента, его часто принимали за своего. А ко мне цеплялись все кому не лень, считая, видимо, еще одной кухонной девкой. Приходилось постоянно носить с собой медную табличку-документ, удостоверяющую мои права и статус. Хотя и это мало помогало.
Я еще не знала толком ни языка, ни нравов местных и полагалась лишь на звериное чутье, что сохранили мы с древних времен. Чужая стая, дикая, почти неуправляемая. Без четкой иерархии, лишь разрозненные вожаки, кое-как уживающиеся меж собою. Наиболее сильные доминанты подгребают под себя остальных, обзаводятся множеством сук и потомства, сбивают свои малые стаи... Это они многие годы разоряют наши прибрежные поселения, грабят, порабощают, вывозят людей целыми кораблями и продают на юг. Алчные, хищные твари, понимающие лишь язык насилия...