Не прикасайся!
Шрифт:
- Ты моя, - говорю, снова проникая в нее. - Слышишь? Моя!
Переворачиваюсь, увлекая Настасью за собой, чтобы она оказалась сверху, и сердце пропускает удар от того, как она без сил ложится мне на грудь. Русые волосы рассыпаются по плечам, а на ресницах блестят крохотные бусинки-слезы. Она плачет?
- Настя... я сделал тебе больно? Почему ты плачешь?
Пытаюсь заглянуть ей в лицо, но она прячет голову у меня на плече и сжимается. Господи, как будто я ее ударил. Странная смесь жалости к ней и новой волны удовольствия
Свет из смежной комнаты падает на девушку, открывая то, что я не заметил раньше. Она вся в синяках и ссадинах. Разбитая коленка, огромный синяк на плече, зажившая, но еще не исчезнувшая царапина на животе. А еще шрамы от той аварии. От операции, от осколков. Сколько же она натерпелась.
- Настасья... ответь мне, пожалуйста. Почему ты плачешь?
- Я...
Голос - как шелест листьев, почти неслышен даже в абсолютной тишине квартиры.
- Я устала, я... так больше не могу. Отпусти меня, пожалуйста, ты же знаешь, что я не могу...
Сколько времени я ее мучил? Мне казалось, безумно мало, даже сейчас я чувствую сожаление, выходя из нее, укладывая девчонку на постель рядом. И одновременно хочется двинуть себе же в челюсть, потому что для нее это явно слишком. Раз за разом доходить до крайней точки, и падать в пропасть, кончать, а потом снова погружаться в чувственное напряжение. Для слепой девчонки это практически сенсорная перегрузка, ее бьет мелкая дрожь, и я чувствую горький привкус злости на себя.
– Тише, детка… не бойся. Прости, я перегнул палку. Очень сложно остановиться, попробовав тебя…
– Саша… - Она всхлипывает. – Молчи! Я прошу тебя, замолчи! Оставь мне хоть что-нибудь от дурацкой влюбленности. Я тебя никогда больше не увижу. Почему ты не можешь просто исчезнуть?!
Меня очень давно так никто не называл. Наверное, с тех пор, как умерла мама. Имя Алекс прочно прикипело еще в школе. Кажется, тогда было модно сокращать имена на западный манер. Кристина – Крис, Серега – Серж, а я стал Алексом. Когда начал тренировать, долго привыкал к официальному «Александр Олегович», а теперь тихое грустное «Саша» рвет нахрен душу.
- Прости.
Я не знаю, за что извиняюсь, потому что не изменил бы ни минуты близости с Настасьей. Даже под угрозой немедленной казни бы не изменил.
- Поспи.
Наверное, я должен уйти в гостиную, но не могу заставить себя сдвинуться с места. Смотрю на нее, жадно запоминаю черты лица. Во сне Настасья совсем другая. Такая же красивая, но еще и расслабленная. Крошечная, привыкшая спать клубочком, как котенок. Я касаюсь шрама прямо рядом с глазами. Напоминание об аварии, о плате за дурацкую, как она сказала, влюбленность.
Я сижу рядом с ней до самого утра, а потом, когда первые лучи рассвета проникают в комнату, отправляюсь за телефоном. Все внутри восстает против этого решения, но я должен позвонить ее отцу.
- Слушаю.
– Голос ее отца уставший, но не сонный.
- Это Крестовский. Я ее нашел. Спит у меня. Можете забирать.
- Понял, еду. В порядке?
- Расстроена. Испугалась. Но, думаю, очухается.
- Понял, спасибо. Буду через час максимум.
У меня есть целый час, чтобы на нее насмотреться. И запомнить, выжечь в памяти каленым железом момент, когда она все же просыпается. Не понимая, где находится, не слыша, что я рядом, просто открывает глазки и несколько секунд будто верит, что тьма ей приснилась. А когда сонливость слетает, и наступает жестокая реальность, у Настасьи вырывается тихий вздох, почему-то очень похожий на всхлип.
И вот теперь мне окончательно становится хреново. Каждый день просыпаться с надеждой, что тьма рассеется и понимать, что чуда не произошло… да что такого эта девчонка сделала мирозданию, что оно так с ней обошлось?
14 - Настасья
Когда отключается один орган чувств, другие начинают работать на все двести процентов - я знаю это не понаслышке. До тех пор, пока не ослепла, я и не подозревала, что мир полон звуков и запахов. Что свой запах есть у солнечного света, у пустого кинозала, у льда. Не представляла, сколько звуков таит в себе тишина. Поначалу я неделями не могла спать, привыкая к новому миру вокруг.
Сейчас ощущение схожее. Меня словно резко швырнули на глубину, и оставили - плыви. А я не могу, я захлебываюсь и задыхаюсь. Миллион раз представляла себе нашу близость, она снилась, наваждением преследовала меня с того самого момента, как я влюбилась. А в реальности все оказалось совсем иначе.
И сейчас я едва соображаю, что происходит, где я вообще нахожусь и с кем. Все вокруг чужое. Запахи, звуки, это не мой дом, это совершенно незнакомое место. Оно пугает отголосками воспоминаний о прошедшей ночи. А тело помнит чужие руки, и мелкая дрожь бьет с каждой минутой все сильнее.
Наверное, давление на нуле, очередной приступ гипотонии. Меня подташнивает от переизбытка ощущений. Кожа настолько чувствительная, что ткань платья кажется болезненно-грубой. И сердце бьется в таком сумасшедшем ритме, что даже страшно.
- Настасья, - слышу голос отца. - Собирайся. Мы идем домой.
Я знаю, что в комнате двое, но слышу только отца. Алекса для меня словно не существует, он стоит в стороне и наверняка смотрит в окно или в экран смартфона. Не на меня. Я помню небрежное скучающее «можете забирать». Я помню, как внутри все свело от боли и обиды, потому что меня эта ночь морально уничтожила, а для него - просто пара часов для разрядки. Я думала, смогу выдержать, сумею запомнить свой первый раз, потому что второго может и не случиться, но оказалась слабее, чем думала.