Не прикасайся!
Шрифт:
- Возможно, я ей позвонил.
- Возможно?
- Я ей позвонил.
- И что?
- Что? Наорал. И все. Ладно, уймись. Сам наорал, сам найду.
- Где ты ее найдешь? Ее вся СБ Никольского сейчас ищет!
А хрен знает, где я ее найду. Покатаюсь по городу, попытаюсь вспомнить, куда она бегала с подружками. Она не пойдет на вокзал, брать билет в неизвестном направлении, она сбежала на эмоциях. И сейчас сидит в какой-нибудь кафешке, дрожит в углу и понятия не имеет, что делать дальше. Без кредитки, телефона, в абсолютной темноте.
- Блядь, всегда мечтал
Куда может пойти двадцатилетняя беспомощная девчонка? Вокзалы, аэропорты и метро я отмел сразу, слишком непривычная среда для девочки, выросшей в богатой семье. Там опасно, шумно, страшно и много сотрудников полиции. Оставались парки, кафе, ресторанчики и всевозможные гостиницы.
Да, пожалуй, она вполне могла бы поехать в гостиницу. Снять номер, заплатив наличными, и ищи-свищи ее по всему городу, пока проверишь тысячи мест, пройдет месяц и поедет крыша. Мне нет смысла обзванивать отели, с этим успешно справится охрана Никольских и дебил, упустивший наследницу.
Строго говоря, мне вообще нет смысла ездить по городу в бесплодных поисках иголки в стогу сена. Наверное, это чувство вины, потому что я хотел напугать эту маленькую стервозину, и я ее напугал. Правда, ждал, что она придет извиняться, ну или хотя бы осознает, насколько большой косяк сотворила. Кто ж знал, что она сбежит, напугавшись?
Хотя может, сбежала просто потому что все надоело? Захотелось свободы, самостоятельности. Оно и у нормальных людей в двадцать бывает, что уж говорить о девушке, которая находится под постоянным надзором. Психанула, навешала всем в интервью, да свалила, куда глаза глядят.
Но интуиция подсказывает, что я ошибаюсь. Ее побег - спонтанный жесть, и, мать ее, довольно безрассудный. Не нужно обладать хорошей фантазией, чтобы представлять, что может случиться со слепой девушкой на улицах. Пока еще светло, но уже начинает смеркаться. Не найдем до ночи, опасность возрастет в разы.
«Нашли?», - пишу Сереге.
«Нет. Подключили полицию».
Думай, Крестовский, думай. Куда пойдет Никольская, если вдруг станет хреново? Страшно, обидно, жалость к себе достигнет пика.
Я еду в парк, где мы несколько раз выступали на открытии катка, прохожусь по знакомым местам, пытаясь выцепить в толпах прогуливающихся знакомую фигурку. Ее сложно не заметить, Настасья всегда привлекает взгляд. Или только мой?
Несколько кафешек, игровой клуб, сквер, арбат... я знаю не так много мест, где обычно гуляла Никольская, и ни одно не кажется достаточно значимым, чтобы отсиживаться там в минуты невыносимой тоски.
Потом в голову вдруг приходит идея.
- Слушаю, Александр Олегович, - ласковым-ласковым голосом отвечает Гаврилова, нарочно делая длинную паузу перед моим отчеством.
- Светлана. Нужна твоя помощь.
- Для вас - все что угодно.
- Вот и отлично. Напряги память и вспомни, куда вы с Никольской любили ходить, когда дружили.
- Что? - томность мгновенно испаряется из голоса, уступая место обиде.
Ну давай еще ты сбеги, потому что тренер не обращает внимание на твои заигрывания.
- Света, ты все слышала. Вспомни место, куда Анастасия
- Да мы везде ходили... просто слонялись. Иногда в торговых центрах на фудкорте сидели...
Ох, Света-Света. Кого она пытается обмануть? Я знаю ее с детства, эта мелкая девочка с хвостиками превратилась в соблазнительную девушку с формами, но память-то мне своим превращением не стерла. Я знаю, когда она врет, очень хорошо знаю эти интонации.
- Светлана, ты, возможно, меня не так поняла. Я сейчас с тобой не ностальгически беседую. Мне нужна конкретная информация, я ведь все равно ее узнаю. Не у тебя, так у других девочек. Но если выяснится, что ты умолчала о чем-то, можешь забыть о карьере. Будешь подкатывать бухую молодежь на катке на площади и молиться, чтобы и оттуда не погнали, ясно?
Молчит. На том конце провода угрюмая тишина, и мне хочется рявкнуть на эту идиотку, но прежде, чем я выхожу из себя, Света неохотно отвечает:
– Рядом с парком Горького есть проспект и кофейня. Вся такая розовая, с гигантским декором из пластиковых пончиков и стакана кофе. У них в тупике стоят столики, качели и все такое. Мы часто там зависали, рассматривали витрины, декорации.
- И эклеры жрали, - заканчиваю я. – Свободна. Работай дальше.
Выяснить, где эта кофейня, проще простого: у них есть страничка в сети. Я оставляю машину на ближайшей парковке и пешком иду до кофейни. Яркая розовая вывеска не дает шанса ошибиться. В принципе, я понимаю, почему они сюда ходили. Это какой-то розово-сладкий рай, гигантский шарик мороженого посреди серой строгой улицы. Яркий нежный декор, шикарная витрина, которую можно рассматривать часами. Не просто полки с тортиками, а целая композиция, окошко в сказочный мир.
Уютный зал, а еще более сказочный – внутренний дворик. С большими пластмассовыми сладостями, маленькими столиками и мягкими качелями. Здесь сидят несколько парочек, но Никольской нет, и я чувствую разочарование. Ни на что особо не надеясь, захожу внутрь и подхожу к бариста.
– Чувак, ты здесь девчонку не видел? Двадцать лет, симпатичная, русая такая. Слепая, ходит с тростью. Часто у вас бывает.
Бармен равнодушно пожимает плечами, продолжая протирать кружки. Тогда я вытаскиваю из бумажника тысячную купюру и засовываю в банку для чаевых с дурацкой пошлой надписью «На корм коту». Меня тут же одаряют царским вниманием.
– Ушла минут пять назад. Куда – не знаю. Неразговорчивая деваха, посидела за столиком, порыдала, выпила латте и свалила.
Пять минут. С учетом скорости передвижения девушки с тростью, я успею ее догнать…
… буквально сразу же, на том же проспекте. Сначала слышу знакомый «цок-цок», с которым трость касается асфальта, а затем уже вижу знакомую спину. На ней короткое черное платье, джинсовая куртка и плетеные балетки, что еще раз подтверждает: я был прав.
Настасья сбежала импульсивно, возможно, уже пожалела о своем порыве. И я нашел ее раньше всей толпы охранников Никольского. Осталось понять, что я буду делать с этим несомненным преимуществом.