Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
– На что жалуетесь? – и, указав на стул, предложила обреченно: – Присаживайтесь.
Самохин присел, вспоминая судорожно отчество врача – необычное какое-то… ч-черт!..
– Э-э… Маргарита… Авсентьевна…
– Авксентьевна, – привычно поправила докторша.
– У меня, вообще-то, нормально все. То есть, по-прежнему. То задавит, то кольнет… Ерунда, в общем. Мне бы лекарство – то, что в прошлый раз прописывали. Хорошо помогает. А в аптеке говорят – нужен рецепт новый.
Докторша взяла карту, полистала, просматривая записи:
– Диспансеризацию в этом году проходили? Вам как ветерану положено.
– Проходил! – испугавшись, что вожделенный рецепт уплывет, утонет в море медицинских анализов, процедур, торопливо доложил Самохин. – В конце декабря. Это как считается – за тот год или за этот?
– За этот, – кивнула Маргарита Авксентьевна. – Может быть, кардиограмму повторим, посмотрим в динамике…
Она вновь принялась листать карту, рассматривая вклеенные вкривь и вкось листочки с анализами, описаниями рентгеновских снимков и сложенные гармошкой ленты старых кардиограмм.
– А э-т-то что такое?! – возмутилась вдруг она.
– Что? – почувствовав себя виноватым, насторожился Самохин.
– Вот! Вот это! – ткнула она ему под нос исписанный нечитаемыми завитушками листок бумаги.
– Н-не знаю… – пожал плечами отставной майор.
– Вас что, не вызывали на повторное рентгенологическое обследование? Снимок не делали? – захлопнув карточку, спросила докторша и, блестя на отставного майора стеклами очков, пояснила с некоторым раздражением: – У вас в легких рентгенолог затемнение обнаружил, еще в декабре. Опухоль подозревает.
Самохин, потупясь, аккуратно расправил на коленях, а затем свернул по проглаженным складочкам носовой платок, потом, забывшись, скомкал, опять утер лоб и сказал виновато:
– Так я ж не знал…
Докторша начеркала что-то на четвертушке тетрадного листа:
– Вот направление на повторный снимок. Пойдете с ним в рентгенкабинет, там вам все объяснят.
– А… рецепт? От сердца, – робко напомнил Самохин.
– Да, конечно. – Она быстро рассыпала по бланку латинские закорючки. – Только запомните: сердце теперь для вас не главное. Надо с легкими разобраться. Сердечная недостаточность – не самая большая проблема…
– Не-е-е, – возразил с горечью Самохин. – Если сердечности в людях недостает – это тоже, знаете ли… злокачественно… – И, пряча рецепт в нагрудный карман, пошутил даже, уходя: – До свидания, доктор! Или… прощайте?
– Всего доброго, – рассеянно кивнула ему Маргарита Авксентьевна и принялась что-то записывать в пухлую карточку отставного майора.
Глава 2
Ирина Сергеевна любила весенние вечера. В пыльном и обычно продуваемом ветрами городе были они на редкость тихими. Сиреневые сумерки накатывались исподволь с остывших окрестных степей, окутывали нежной паутинкой теней угловатые плечи многоэтажек, замирали гомон и людская суета, и окна, слепые днем, оживали, светя во мрак золотистыми огоньками, ясно обозначая, что в железобетонных громадах микрорайона, за холодными плитами стен обитают все-таки люди.
Двухкомнатная квартирка Ирины Сергеевны на третьем этаже низкорослой, кирпичной кладки, «хрущевки» в такую пору тоже погружалась в убаюкивающий полумрак. Не так заметна становилась убогость обстановки с шаткой, второму поколению жильцов служащей мебелью, побитыми молью коврами на стенах и полу, исчезали, сливаясь с таинственной темнотой, давно не беленные потолки и вылинявшие обои. Зато телевизионный экран загорался волшебным окошком в потусторонний, недостижимый зрителю мир, где другим, празднично-красивым, ярким и легким было все: и кипящая зеленью природа, и аквамариновые морские прибои, и чисто прибранные города, и населяющие их счастливые, не чета нашим, жители. И чудилось тогда, что нет ничего важнее секрета знойной тропиканки или перипетий судеб богатых и знаменитых героев нескончаемых сериалов.
Такое созерцательное существование нисколько не угнетало ее. Маленькая, слабая, болезненная даже, склонная к ипохондрии, Ирина Сергеевна давно оставила попытки как-то вписаться в суету нынешнего бытия, да, если признаться, то и не предпринимала их вовсе. Покойная мама оберегала ее от излишнего напряжения, часто повторяя поговорку про ломового извозчика. Не раз, переступая порог квартиры и ставя на пол в прихожей авоську, набитую всякой снедью из соседнего продмага, Ирина Сергеевна говорила в сердцах сыну Славику:
– Господи, когда ж это кончится! Таскать не перетаскать… Я же не ломовой извозчик, а женщина!
Славик подбегал, суетливо хватал авоську, волочил на кухню, виновато воспринимая упрек на свой счет, но что мог он, малыш-несмышленыш, в ту пору?
Несмотря на очевидную скудость кормежки, сын вымахал на удивление крепким и рослым. Даже беспокойство вызвало то, как неудержимо матерел парень. Ирина Сергеевна порой с ужасом смотрела на его мосластые кулаки с шершавыми мозолями на костяшках пальцев и представляла, как эти руки, такие нежные в детстве, крушат теперь дюймовые доски, разбивают в пыль тяжелые кирпичи – сын чуть ли не с первого класса записался в секцию каратэ и уже дошел до какого-то жуткого «черного пояса».
Иногда ей даже странно было представить, что именно в ней, в ее чреве зародился восемнадцать лет назад этот здоровенный парень, и материнская гордость охватывала ее, заставляла, идя с ним по улице, победно поглядывать на прохожих. Мол, скромная я, тихая, а вот какого молодца родила и выпестовала. Попробуйте-ка, сумейте!
И в то же время, видя, как мужает сын, Ирина Сергеевна будто слабела, сбавляя взятый когда-то темп, не поспевая за стремительным взрослением Славика.
Ушел, так и не сжившись, не смирившись с норовом тещи, муж, и Ирина Сергеевна неожиданно для себя безболезненно, более того, с облегчением рассталась с ним – надоело все как-то, эти ссоры по пустякам, поджатые обиженно то мамины, то мужнины губы, а что касалось личной жизни… ну, этой самой… интимной, так ее все равно не было. Какая уж там интимность, если под боком ворочается беспокойно малыш, а в соседней комнате, за тонкой, из сухой штукатурки, стенкой мается бессонницей мама.
Игорь вскоре женился вновь, но алименты, хоть и не бог весть какие, перечислял исправно, и особого недостатка в деньгах семья тогда не испытывала. Просто с обеденного стола исчезла самая большая тарелка. А три года назад умерла мама.
Спать Ирина Сергеевна ложилась поздно, в третьем часу ночи, будто оттягивая наступление нового дня. За оконными стеклами шевелился, клубился тьмой ночной город, взревывал неведомо куда спешащими в такой час автомобилями, а над невидимыми тротуарами висели голубыми клубками шаровые молнии фонарей, потрескивали от напряжения, силясь разогнать сгустившийся сумрак, и кто-то спешил, стуча каблуками, бежал по черному тротуару, и Ирина Сергеевна замирала от счастья и осознания того, что они со Славиком дома и им ничего не угрожает в старой квартире с надежными, в бытность мамы еще сооруженными дополнительными запорами.