Не вижу, не слышу, не чувствую боли
Шрифт:
Куроро делает шаг вперед внезапно, усмехаясь зажатым цепями ртом, и Курапика отступает в ужасе от черноты, вытекающей из чужих зрачков. Шаг назад, еще один. А затем, земля уходит из-под ног, и он летит вниз, в глубину огромного черного ничто, как в разверстанную глотку мифического чудовища. Земля ударяет в спину внезапно, пронзая ее болью от сотен тысяч иголочек, впивающихся в тело. Он сломан и перекручен, раскрошен в пыль, как мечтал недавно. Ему остается лишь захлебываться почти черной кровью, текущей в глотку, хрипеть, пытаясь дышать через нее, трепыхаться, как бабочка с оторванными лапками и крыльями, разложенная под лупой любопытным жестоким ребенком-садистом. Курута, с трудом видит что-то, через залитые алым, склеивающиеся ресницы. Рядом встает женщина. Длинные ноги, аккуратный костюм... и решительная обреченность на лице. С другой стороны, стоят члены Риодана, растерянные и настороженные, раненные произошедшим, и от того озверевшие, как дикие чудовища. Мрачный Фэйтан, словно мертвый изнутри
Откуда... откуда он знает эти имена? Курапика задыхается почти, отплевывается собственной кровью, выгибаясь на холодном неровном бетоне. Вместо потолка сверху, на него смотрят с размытых, будто пластиковых лиц, окровавленные пустые глазницы. И эти лица усмехаются, скалят беззубые черные провалы ртов. Длинные руки натягивают нити, идущие вниз, к поломанной, опустошенной марионетке, и правая рука последнего из Курута поднимается в третий - последний раз. От нее уже тянется тонкая цепочка, прямо к груди женщины с пистолетом. Пакунода. Ее имя тоже возникает в памяти, выплывает из черных вод этого кошмара на поверхность, источая тепло, уют и нежную любовь к своей семье. Ему хочется прижать это тепло к собственной груди, чтобы оно заполнила наполненную кровью и гнилью пустоту, выжгло ее. Ему хочется кричать ей - "остановись, не делай этого!" Однако она поднимает свое оружие, и ради собственной семьи, ради всего, что ей дорого - нарушает кровавый запрет. Цепь под пальцами Курапики напрягается, натягивается, как змея перед прыжком. И разрывает в клочья чужое сердце, принявшее такое нелегкое решение, знающее, что его ждет, но все равно, готовое пожертвовать собой, лишь бы остальные жили.
Ее тело падает рядом, такой же подломанной марионеткой как он сам, а душа уносится наверх, где ее рвут в клочья жадно, отпихивая друг друга руками мстительные чудовища. Их шепот все сильнее, они хотят поглотить его, заставит убить всех и вся, наполнить свои ненасытнее утробы чужим страданием. А Курапика тянет сломанные пальцы вперед, не взирая на боль, ощущая, как та перерождает его, раскаляет страдающую плоть и перековывает в своем горниле заново. Он сжимает чужую ладно так крепко, как только может, из глаз, наконец, текут слезы, и эта соленая влага остужает расплав, превращая в стальной опасный клинок. Призраки над головой обращают свои взгляды теперь же на него самого, стискивающего сломанными пальцами руку мертвой женщины рядом. Он облизывает губы, чувствуя смешение соли крови и соли слез.
"Меня нельзя простить. Но прошу, поделись со мной своей силой, своей волей - выстоять и больше не причинить боли близким".
– Просит он безмолвно, по тому, что голос не подчиняется - горло сорвано, а связки изорваны в лоскуты. И ему кажется - Пакунода улыбается, глядя, не мигая на надвигающихся сверху чудовищ. От ее кисти, по его коже бежит боль - отрезвляющая, выметающая чужие голоса, словно мусор. Эта боль благословенна по-настоящему, а не так, как мнимая месть за клан - она расцветает золотым узором, вязью древних рун, расцвечивает его тело, сжигая бело-желто-голубые одежды палача и жертвенного агнца. Курапика тоже усмехается разбитым ртом, глядя в упор прямо перед собой. И призраки отступают, содрогнувшись в ужасе. Внутри него проступает огонь и тьма, сплетенные в прекраснейший из цветков. Мир вокруг растворяется, оставляя его новорожденным, повисшим в темноте и пустоте. Но в ладони, он все ее ощущает призрачное касание теплой руки. Бутон в груди набухает, наливается соками, пока не раскрывается, выпуская на волю его воспоминания. Пусть прошлое покрыто мраком, но боль проложила для него новую тропу в этой жизни. Ту, на которой не умрут дорогие ему люди. Ту, на которой он не станет безвольной марионеткой. Он смотрит прямо через тьму, и глаза юноши наливаются алым сиянием самых драгоценных в мире кристаллов. Там, за пределами тьмы, он ощущает того, кто наслал это кошмар. Чужое недоумение и растерянность, затем переплавляющиеся в веселое восхищение.
"Не вижу, не слышу, не чувствую боли", - слова знакомой мантры разрывают мир вокруг в клочья. Он произносит их не голосом, но всей душой, резонируя и выталкивая наружу.
"Как давно я не слышал этих восхитительных слов, дитя Древних".
– Выдыхает призрачно-хрипло в ответ чужой голос. Произношение странное и знакомое - ударения и округлые звуки того, кто привык говорить на старинном языке Предтеч, - "жаль, не удалось подобраться к тебе здесь. Значит, встретимся в реальности, лицом к лицу", - Курапика тянется в ту сторону, бьет наотмашь длинными когтями-стилетами, вкладывая в них всю свою ауру, и... просыпается, слепо и сонно моргая прямо перед собой. В голове тошная густая муть, а воспоминания сна заставляют все внутри скручиваться от боли. Не той, что приносит ему удовольствия, не той которую учил преодолевать его Мастер..., а той, что принадлежит мальчишке, убившему всю свою семью и лишь после прошедшего угара, осознавшему содеянное.
–
– хриплый ото сна голос, раздается рядом, приводя в чувство. Курапика вернулся ближе к полуночи с Уво и Шалнарком, а затем парочка отправилась на дежурство во внешний мир, сменив Боноленова и Франклина. Фэйтан и Финкс все еще не вернулись со своей прогулки - связались лишь через контакт и сказали, что будут поздно. Поэтому сегодня, он лег в комнате у девушек, между Мачи и Паку которые совсем не возражали от такого соседства. Чуть дальше, у стены посапывала сладко Шизуку - она обладала уникальным свойством спать потрясающе крепко, ровно до момента опасности, не реагируя ни на шум, ни даже на чужие разборки. Курапика шевельнулся, невольно прижимаясь сильнее к чужим ключицам лицом, обвивая руками талию женщины. Они часто спали именно так - на боку, тесно прижавшись, друг к другу. Паку охнула беззвучно, ощутив влагу на щеках парня, подняла руку, стирая капли с бархатной кожи. На ее памяти, Курута впервые проявлял настолько острые эмоции, и уж тем более, плакал во сне. Он обнимал ее так, будто она должна исчезнуть вот-вот, словно туманное видение.
– Что случилось?
– в темноте блеснули глаза проснувшейся Мачи. Повелительница нитей, спала в одной лишь длинной футболке, отобранной для этой цели у Финкса, распустив волосы и выглядя непривычно мягкой. Она любила засыпать, уткнувшись носом в затылок Курапики, прижимаясь щекой к чужим покрытым металлом волосам и вдыхая аромат мальчишки. Время от времени, еще один запах, пробивался через его собственный - горькой хвои и лимонной нотки. Будто они снова, как на Свалке - спали все вместе, прижимаясь, друг к другу, а Куроро обвивал ее руками, защищая от всего мира.
– Просто плохой сон, - качнул головой Курута, беря себя в руки. Он стер основанием ладони влагу с лица, жадно ощущая чужое тепло и близость. Потянул невольно внутренние связи-паутинки, пересчитал их. Все на месте, все целы. Мачи за спиной вздрогнула невольно, почувствовав натяжение в груди. Так делал время от времени Куроро, когда они надолго расходились в разные стороны, занимаясь своими делами - проверял, целы ли все, как себя чувствуют. Но, то, что на подобное способен мальчишка, даже не отмеченный знаком Паука еще, удивляло бесконечно и напоминало раз за разом - он избранник главы их маленького сумасшедшего клана. Рассказ же Уво и Шалнарка сегодня вечером, только подтвердил это снова. Куроро смог пробиться к ним, используя странно связанного с ним Курапику. Это восхищало. Мачи чувствовала редкую для себя нежность к Курута, какую только к Куроро испытывала раньше. Пакунода, впрочем, так же поняла, что делает их маленький Паук и, притянув к себе чужую голову, провела ладонью по затылку этого почти еще ребенка. В ее глазах, именно таковым он и был - точно как Шалнарк, не смотря на совсем небольшую разницу возрасте. В городе упавшей звезды, пять лет - это очень и очень много, учитывая, что в двенадцать дети становятся совершеннолетними. Курапике же только исполниться восемнадцать - он на дюжину зим младше Пакуноды, и это делало ее отношение к нему откровенно-покровительственным, пусть до уровня глупой заботливой курицы, женщина не собиралась опускаться.
– Видимо, очень плохой, - пробормотала Мачи, садясь осторожно за чужой спиной на футоне. Потерла сонно глаза и в пару движений затянула привычный хвост на затылке одной из своих нитей.
– Уснуть снова сможешь?
– Зевнула, прикрывая рот ладонью, а затем коснулась чужого плеча. За ее спиной, Шизуку продолжала спать столь же безмятежно-крепко, как и раньше не реагируя ни на голоса, ни на шорохи.
– Думаю, нет, - глухо ответил Курапика. Слезы уже перестали течь, и теперь, он ощущал себя сконфуженно немного, но вместе с тем, тепло, рядом с девушками. Однако кошмар прятался еще где-то рядом, плавал в воздухе, и он опасался, что стоит закрыть глаза - как все повторится вновь.
– Тогда пойдем, попьем чая, - предложила Паку. Будь тут Фэйтан, он бы вовсе, молча, влил в Курута полбутылки вина или водки, но у девушек были свои взгляды на то, как надо приводить себя в порядок. Курапика кивнул, и, уже через пару минут, они сидели внизу, включив уютно свет. Женщина разлила по чашкам крепкий черный чай, выставила сахарницу, пакет молока и сладкое творожное печенье, приготовленное этим вечером, когда она вернулась со ставшего привычным сбора информации. Если Курута и Шалнарк прорабатывали стратегию поиска специалиста, извлекающего чужой Нен аналитически, планируя вклиниться в код самой игры, то Паку с Шизуку, пользуясь своим довольно-таки неподозрительным видом, проверяли игроков в крупных городах. От такого массива информации, у женщины часто болела голова, и, слив все чужие воспоминания Шалнарку, она спасалась готовкой, не требующей от нее никаких мозговых напряжений. Нобунага, Финкс и Фэйтан делали в принципе то же самое - но более агрессивно, отлавливая весь криминогенный элемент, присутствующий в игре. Буквально провоцируя на разборки, а затем, выбивая нужные данные из тех, кто решился ответить им агрессией. Хорошо, что трупы убирать не приходилось, иначе работы было бы в разы больше, Шал рассказывал, как приходится часто подчищать за их палачом. А по игре и так поползли слухи, что кто-то вырезает под корень нечистых на руку игроков. Пока только слухи - Риодан действовал осторожно и молниеносно, не оставляя следов.