Не возвращайся

Гауф Юлия

— Нет.

— Точно? Мне можешь сказать. Лика не узнает.

Повернул голову к сыну. У него на лице всё, что чувствует, написано крупными буквами — тревога, даже ужас.

Наверное, я самый дерьмовый человек на свете, но сейчас я своей болезни благодарен. Если бы не рак, возможно, сына я бы потерял. Глеб отдалялся бы от меня всё дальше, дальше, и дальше, он бы остыл со временем, обида бы ушла, но близость — тоже.

— Пока непонятно ничего. Может, этот курс помог. Может, нужен будет еще. Может, операция. Скоро узнаем.

— Я читал… пап, обопрись крепче, тяжело,

наверное, стоять, а я уже в норме. Так вот, я читал про операцию. Давай я анализы сдам, чтобы точно знать, подойдёт ли мой костный мозг. Чтобы потом время не терять, если операция будет нужна.

— Нет, — у меня скулы свело от этого предложения, даже силы появились, кулаки невольно сжал.

В горле першит, оно сжимается судорожно, и сердце грохочет… и слезы подступают.

— Почему сразу нет? Я совершеннолетний. И это безопасная для меня процедура, а тебе жизнь спасти может. Давай я сдам анализы, пусть совместимость проверят, только маме пока не скажем, чтобы не психовала.

— Любое вмешательство небезопасно, Глеб. Потому — нет. Но… я тронут.

Сцепил челюсть, чтобы не заплакать. Уже не из-за стеснения, а… нельзя. Глеб и так видит меня почти уничтоженным болезнью, изменившимся, и добавлять ему негативных эмоций я не стану.

Перестал виснуть на сыне, собрал все силы, выпрямился. А затем обнял его крепко.

— Спасибо, сын. За всё.

— Анализы я все же сдам.

— Глеб. Нет.

— О чем секретничаете? — Ася вышла к нам.

Встревоженная, хоть и скрывает тревогу за улыбкой. Её всё еще опечаливает некоторая отстраненность Глеба. Но я просил не совестить сына, не давить на него, и… кажется, он на пути прощения.

Прощения, для которого я ничего не сделал.

Пока ел — только об этом и думал. О том, что дети намного лучше меня самого.

Лика — хваткая, амбициозная, умненькая. Я считал, что в меня. Может, отчасти так и есть. Но в её возрасте я таким не был. В возрасте Лики я отчаянно злился на своих родных за бедность, за то, что в обносках приходилось ходить, за частые тумаки. За то, что за сестрой приходилось приглядывать. Я уже тогда хотел вырваться из нищеты, но понимал что рассчитывать мне не на кого — только на себя. Отсюда и хватка с амбициями. Приобретенные они.

А доброты, как у Глеба, во мне никогда не было. В юности я её за слабость воспринимал, да и в зрелом возрасте — тоже. Не счесть, сколько раз видел, как добрые и порядочные пытались строить бизнес, который у них отжимали, или этих добрых и порядочных кидали на деньги, подводили к банкротству те, у кого вместо доброты были акульи клыки.

Они намного лучше. Их силы хватило, чтобы прийти ко мне, простить, помочь.

И новый страх поднял голову, самый лютый: а если я умру, и не успею совершить то, что ПО-НАСТОЯЩЕМУ важно? Асю любить, счастливой её сделать. Глебу доказать, что горжусь им. Лику уберечь, ведь на самом деле она очень нежная, ранимая.

Я бы так хотел увидеть, как она взрослеет, во взрослую девушку превращается, на выпускном за ней следить, радоваться вместе с ней поступлению в университет. С женихом её познакомиться, убедиться, что дочь правильного человека выбрала.

И на

концерте Глеба побывать я бы очень хотел. Сын думает, я его неудачником считаю, и выбор его не уважаю… а я горжусь! Горжусь тем, в какого мужчину он превращается! И я должен ему доказать, что действительно горжусь им. Доказать, что сын может без страха познакомить меня со своей любимой девушкой, и его выбор я приму, даже если он мне снова не понравится. Но, думаю, он больше не ошибётся.

И Ася… моя Ася. Можно ли почти через двадцать лет брака понять, что влюблен еще сильнее? Можно. Я люблю. Я влюблен. Я так много мечтаю сделать с ней вместе. Нахер Эверест, к черту байк и рок-н-ролл, мне бы просто побольше времени с женой провести. Обычно. Как все люди. Узнавать её, свою нежную и любимую жену. Разговаривать. Делиться. Шутить, смеяться, грустить вместе. И вообще, всё важное вместе встречать: дочкин выпускной, знакомство с невестой Глеба, жениха Лики, внуков…

А, может, до всех этих событий Ася мне еще ребенка родит?

Только бы выжить. Только бы успеть…

— Паш, температура, — я очнулся уже в постели, увидел склонившуюся надо мной Асю — её ладонь к моему лбу прижата.

Так приятно… Веки тяжелые, снова тянет погрузиться то ли в сон, то ли в мысли… и за окном уже темно…

— Не убирай руку, — прохрипел, и Ася улыбнулась, снова ладонь к моему лбу прижала.

— Завтра должно стать лучше, — утешила жена.

— Я долго спал?

— Пять часов. Бормотал что-то. Мне даже показалось, что стихи Есенина вспоминаешь.

— Блока, — улыбнулся я.

И Ася тоже. Она простила. А значит, я должен собраться. Должен бороться.

— Паш, — Ася забралась на кровать, легла рядом, обняла меня, — ругаться не будешь, если я тебе кое-что расскажу?

— Сначала расскажи, а я подумаю.

— Пфф… я на Инну нажаловалась, — вдруг произнесла жена. — Сегодня с главврачом разговаривала, пока в тебя лекарство вкачивали.

— Ася, зачем? — я закрыл глаза.

Всё же, Инне я за многое искренне благодарен.

— Ты можешь быть сколько угодно благодарен ей, хотя её заслуги и сомнительны, — черт, кажется, я вслух свою мысль облёк. — Но она могла навредить тебе. Я долго думала, что делать, Паш, и решила что не могу просто оставить эту ситуацию. А если Инна встретит другого пациента, который ей понравится? Если также будет ссорить его с семьей? Если будет советовать вместо лечения лететь отдыхать на море? В общем, — вздохнула Ася, — я пошла к главврачу, поговорила с ним, и… хмм.

— И?

— Сначала он меня всерьез не воспринял. Кажется, решил что я ревнивая женушка. Но потом он меня услышал.

— Её уволят?

— Меня попросили не предавать огласке эту ситуацию. Инну не уволят, не переживай, — с неудовольствием сказала жена. — Главврач хвалил её. Инна, оказывается, отлично работает с онкобольными детьми, фотографии мне показал, даже статьи, правда они на немецком были. Но с Инной он пообещал разобраться, и сказал что возьмёт её на контроль, и больше таких ситуаций как наша не будет. Паш, я просто должна была это сделать! — громко прошептала Ася. — Ну вот. Рассказала. Можешь ругаться.