Небо, «штурмовик», девушка. «Я – „Береза!“ Как слышите меня?..
Шрифт:
С первым трамваем мы и выехали. Инструкторы рады – в кои-то веки собрались вместе. В вагоне смех, шутки, песни… Кондуктор трамвая возмутилась:
– Расшалились, как школьники, управы на вас нет!..
Нас шестеро девчонок. Два авиамеханика, две Марии – Никонова и Пискунова, два инструктора-летчика-общественника – Тамара Константинова и Маша Смирнова и мы, два инструктора-летчика после Херсонского авиационного училища – я и Катя Пискарева. Это она потом, в войну, будучи летчиком женского полка, на беззащитном По-2 бросала ночью морякам-десантникам Эльтигена (сейчас это Геройское) боеприпасы и продукты. Спланирует тихо – с выключенным мотором, сбросит груз да как закричит
А пока мы идем, любуемся светлыми просторами. В траве кое-где мелькают увядающие ландыши – как подарок от природы… Мы вышли на берег Волги, выбрали удобное местечко на ее высоком правом берегу и присели, любуясь проплывающими мимо пароходами. Но от них обычно летит музыка, а сегодня почему-то непривычно тихо. И вдруг мы слышим отчетливый голос диктора, эхом отдающийся в лесу: «Война…»
Сразу померкли все краски природы. Куда-то девалось наше радостное настроение. Мы сразу стали старше своих лет. Нам, стоящим молча в этом утреннем воскресном лесу, было ясно: страна поднималась на смертный бой. И каждая из нас, овладевших одной из военных профессий, тут же решила про себя не оставаться в стороне. Кто-то коротко сказал: «Пора по домам», однако меньше чем через час все мы встретились в одном месте – в горвоенкомате. Наша маленькая хитрость по отношению друг к другу не удалась, но и визит к комиссару оказался напрасным.
– Занимайтесь, девушки, своим делом, – ответил военком на нашу просьбу направить на фронт, – вам и в тылу теперь работы хватит.
Терпения сидеть на мирном аэроклубовском аэродроме хватило мне месяца на полтора. Тревожные сводки первых дней войны подхлестывали нас, да тут еще нам сообщили, что аэроклуб приказано эвакуировать в глубокий тыл. Настал день, когда и я пошла к московскому поезду. Провожала меня Муся Никонова – авиатехник моего самолета. Ее муж, танкист, был тяжело ранен и умирал в одном из госпиталей города. Муся не плакала, только ее красивое лицо с карими миндалевидными глазами и длинными ресницами осунулось, потускнело. В соседней палате с мужем Муси лежал еще один танкист – без одной руки. Это был муж Татьяны Никулиной, с которой мы вместе учились в аэроклубе Метростроя. Она приехала к нему из Москвы, оставив маленькую дочку на попечение соседей, и сидела в палате около израненного мужа и день и ночь, утешая, как могла и ухаживая за ним. Война уже давала о себе знать – очень жестоко, порой непоправимо…
На вокзале Муся Никонова поцеловала меня и, положив в левый нагрудный карман моей гимнастерки серебряный рубль, тихо сказала:
– Это талисман. Вернешь после разгрома фашистов.
Талисман, талисман… Он был со мной всю войну. Каким-то чудом я его сберегла, но вернуть Мусе смогла только спустя много лет. Она считала меня погибшей и лишь по одной газетной публикации узнала мой приблизительный адрес и разыскала меня. Помню, я стою у калитки дома, а ко мне от автобусной остановки идет женщина со смутно знакомым лицом. Она подошла и стала расспрашивать, не знаю ли я, где живет… и тут замолчала, заплакала, узнав меня!..
Однако это будет еще не скоро, а пока я еду в Москву, в Центральный совет ОСОАВИАХИМа. Едва вышла на площадь трех вокзалов, обратила внимание на камуфляж зданий: их прикрыли словно театральными декорациями. Поразили меня и бумажные кресты на стеклах окон. Угнетало отсутствие обычной вокзальной суеты. В залах ходили люди в армейских гимнастерках, гулко звучали слова команд. Когда я перебегала площадь, чуть не уткнулась в серебристую гондолу – бойцы бережно вели аэростат… Еще меня поразило, что над Красносельской улицей, над крышами многоэтажных домов, словно аисты, стояли на длинных ногах зенитные установки. И так на всем пути в Тушино: зенитки в скверах, колонны военных, зовущие в бой плакаты на стенах, суровая сдержанность в поведении людей на улицах. Не только окраины – центральные магистрали столицы обросли, как щетиной, цепочками противотанковых ежей, прикрылись баррикадами. С каждым днем суровела Москва, теперь уже фронтовой город. Ежедневно голос Левитана по радио сообщал москвичам одну сводку тревожнее другой. «После упорных и ожесточенных боев, в ходе которых…» Сводки Совинформбюро настигали людей повсюду: дома, на работе, на улице. Примириться с ними было нельзя…
Я медленно еду на часто останавливающемся автобусе и, прижавшись к стеклу, разглядываю стоящую на перекрестке девушку в военной форме с энергично поднятым вверх красным флажком. Это регулировщица, открывающая путь колонне войск. Обычный, тревожный день войны… Я добираюсь до нужного мне здания, полковник бегло смотрит на протянутый документ и охрипшим, усталым голосом произносит:
– Егорова? Ну чего тебе, Егорова, от меня нужно? Что у вас там, в Калинине, стряслось? Бензина нет? Машин не хватает?.. Докладывай, прошу тебя, быстро. Видишь, сколько людей дожидается.
Действительно, дочерна прокуренная комната была плотно набита летчиками: старыми и молодыми, в штатских костюмах и в полевой форме. Все они переговаривались, обменивались последними новостями, ждали здесь, в одном из кабинетов Центрального аэроклуба, решения своего вопроса, своей участи. Их временем я и не думала злоупотреблять.
– У меня, собственно, один вопрос. Личный, – громко, силясь перекрыть шум, проговорила я.
Полковник развел руками:
– Да время ли сейчас личным заниматься?
– Прошу прощения, я неправильно выразилась, – смутилась я. – Просто прошу послать меня на фронт.
– Ишь ты, «просто»!.. – Хозяин кабинета расстегнул воротничок гимнастерки. – Все вы твердите одно и то же – на фронт, на фронт. Сделай по-вашему, так осоавиахимовскую работу совсем надо сворачивать. А кто же, я вас спрашиваю, – по тому, как полковник обвел сердитым взглядом всю комнату, можно было понять, что он отвечал не только мне, – кто, я вас спрашиваю, будет готовить кадры для фронта?.. Нет, дорогуша, возвращайтесь в Калинин и занимайтесь, чем вам положено! Кто ко мне следующий?..
Но я не думала уступать место. Наоборот, я еще ближе придвинулась к столу.
– Наш аэроклуб эвакуируется в тыл. Я в тыл не поеду. Прошу откомандировать меня на фронт. Поймите же, наконец, у меня большой летный опыт. В данный момент он важнее там, над полями сражений…
– Ну, знаешь, Егорова, позволь нам решать, что и где сейчас важнее… – проворчал полковник. Однако он явно понял, что от моего напора так просто не отделаешься. Задумавшись на минутку, он повертел в руках какую-то бумагу и, искоса взглянув на меня, сказал: – Ладно, так и быть, пошлем тебя поближе к огню, в аэроклуб города Сталино. Это в Донбассе.
– Как в Сталино? Там же брата в 1938 году… – я запнулась, но сумела твердо сказать: – Пишите предписание!..
По пути на вокзал я зашла на Арбат к своим. Катя была где-то на оборонительных работах, а шестиклассник Юрка, придя из школы, обрадовался, засуетился, желая чем-либо угостить меня. Но в буфете, кроме хлеба да куска сахару, ничего не осталось. Он стал мне рассказывать о том, что в их школе учитель географии ушел добровольно на фронт, а вот директора школы никак не отпускают.
– Я бы на его месте давно сам удрал бить фашистов, а он все разрешения ждет, чудак…