Небо, «штурмовик», девушка. «Я – „Береза!“ Как слышите меня?..
Шрифт:
И вот поезд плелся, спотыкаясь на каждом полустанке, тоскливо отстукивая колесами… В городе Себеж брата не оказалось, его перевели на новое место службы. Я переночевала у соседей, а утром опять в путь. Денег в кошельке у меня оставалось только 12 рублей. Не хватало всего двух рублей на билет до городка, где работал мой брат Леша. Ничего, я купила билет на все деньги, а то, что одну станцию не доеду, – не беда – дойду. Опять я еду в общем вагоне, опять на верхней полке, – и едва не плачу. Неужели у меня нет воли? А если есть, то почему я лежу вот так – пластом на полке, и ничего не хочу предпринять? Почему не борюсь за свое право летать?.. Мне вспомнились слова любимого
«Никогда не отступайтесь от задуманного. Смело и гордо идите вперед…»
– Смело и гордо идите вперед! – повторила я вслух, и в этот момент состав, вздрогнув всем своим длинным, неуклюжим телом, остановился, словно предоставив мне право выбора.
– Где это мы стоим? – свесив голову вниз, спросила я.
– Чай Смоленск! – ответил мужчина.
– Сколько стоим?
– Минут тридцать, не менее…
Неожиданно для соседей по вагону я ловко соскочила с полки, накинула пальтишко, подхватила чемодан и бросилась к выходу.
«Коккинаки»
Поезд ушел. В то время, когда он вильнул за последний смоленский семафор, я подходила к зданию обкома комсомола. Зимний рассвет едва только начинал подсинивать белые стены домов древнего города, и обкомовские двери были на запоре. Потолкавшись у входа и сильно продрогнув, я пустилась трусцой по улице. Добежала до афишной тумбы – и обратно. И так несколько раз, пока приятное тепло не растеклось по всему телу. Время шло, начинался день. Вот уже где-то совсем рядом прогромыхал первый трамвай, прогудел первый грузовик. Открылась и заветная дверь. Вместе с первыми посетителями ворвалась в обком и я. Сунула голову в одну комнату, в другую – нет, не то.
– Где тут у вас секретарь помещается? – требовательным голосом спросила я у какого-то тщедушного парнишки в очках, важно шествовавшего с большущим кожаным портфелем по коридору. Тот глянул удивленно на меня поверх очков: кому это сразу «сам» потребовался? Но, уловив в моем лице и взгляде настойчивость, выяснять не стал, а просто сказал:
– Там, за углом, обитая черным дерматином дверь…
Маленькая пухленькая секретарша грудью преградила мне ту дверь, но и тут не то мой вид, не то взгляд, не то немалый рост заставили ее уступить мне дорогу к заветной двери. Воспользовавшись этим, я решительно вошла и с порога, боясь как бы меня не остановили, залпом выпалила:
– Мне нужны работа и жилье. И как можно быстрее!
Молодой человек, сидящий за большим письменным столом, приподнял голову и удивленно посмотрел на меня сквозь очки.
– Ты, собственно, по какому делу, товарищ?
– Дело мое не терпит отлагательств…
Страшно волнуясь, а оттого путаясь, я стала рассказывать о себе: о метро, об аэроклубе, о летном училище, о брате… Я говорила ничего не скрывая, ничего не тая – как на духу. Секретарь слушал молча, в его взгляде я видела живую заинтересованность и участие. Мне показалось, что он понимет, что к нему пришел человек, которого отстранили от любимого дела. Не просто девушка, а комсомолка, овладевавшая сложным летным мастерством. Большая война стояла на пороге, невиданными темпами развивалась промышленность, перевооружалась армия, и обученных летчиков отчаянно не хватало. Обо всем этом секретарь обкома прекрасно знал. Слушая мой сбивчивый рассказ, он все более удивлялся: как могли без всяких причин снять учлета с самолета в то самое время, когда так требуются летные кадры, когда ОСОАВИАХИМ не успевает готовить курсантов для военных училищ. Когда программа допризывной подготовки напряжена до предела!
– Документы у тебя какие при себе?
– Вот. – Я положила на стол паспорт, комсомольский билет, красную книжечку – благодарность от правительства за строительство первой очереди метро и справку о том, что я закончила планерную и летную подготовку в аэроклубе.
Читая документы, секретарь задавал мне вопросы, куда-то звонил, кого-то вызывал к себе, а я сидела на диване и… плакала.
– Ну а наших ребят сумеешь учить планерному делу?
– Конечно, смогу!
– Отлично. Мандаты у тебя подходящие.
У меня даже дыхание остановилось!
– Ну, рева, пойдем обедать, – слышу я его насмешливый голос.
– Спасибо, не хочу!
– Пойдем, пойдем. – Он потянул меня за руку.
После обеда, увидев мой пустой кошелек, одолжил 25 рублей до первой получки.
– Ты вроде бы работой и жильем интересовалась? – в голосе секретаря было лукавство. – Мы тебя тут, пока ты ревела, просватали на Смоленский льнокомбинат счетоводом. Будешь сальдо-бульдо подбивать. И планерную школу организуешь. На комбинате коллектив боевой, молодежный. Езжай прямо в отдел кадров. Я обо всем договорился. А как устроишься, иди в аэроклуб к комиссару, там, я слышал, есть тренировочный отряд для тех, кто уже закончил пилотскую подготовку. У тебя сколько братьев? – неожиданно спросил секретарь.
– Пять.
– Ну вот, какая ты богатая на братьев, а у меня ни одного! Если в автобиографии будешь писать о всех братьях – много бумаги израсходуешь. Поняла?
– Спасибо за совет!
– В аэроклубе покажи все свои «мандаты» и попросись принять тебя в тренировочный отряд. Какие возникнут вопросы, не стесняйся, приходи…
– Спасибо… – всхлипнув носом, пробормотала я и пулей помчалась на льнокомбинат, благодаря свою судьбу: какая же я все-таки счастливая на хороших и добрых людей!
В тот же день меня приняли счетоводом по расчету прядильщиц, к вечеру поселили в общежитие, в комнату, где жила лучшая стахановка комбината – Антонина Леонидовна Соколовская. А в аэроклубе меня зачислили в тренировочный отряд, и я опять стала летать. Какое же это счастье – после работы спешить в аэроклуб. Там нас уже ждала полуторка, и мы катили на аэродром, расположенный довольно далеко от города…
Глубокой осенью мы сдали государственной комиссии теорию и практику полета и были распущены до особого распоряжения. Надежды на то, что мне дадут направление в летную школу у меня не было. В отряде у нас училось еще пять девчонок – потомственных смолянок, а я ведь была приезжая. Так что я решила больше не ходить в аэроклуб и занялась подготовкой в авиационный институт. Именно в авиационный, а ни в какой-то другой. Если уж не удастся летать, так буду хотя бы рядом с самолетами. Когда-то и брат Василий настаивал, чтобы я училась… «Когда-то»… А ведь прошло всего полтора года, как я распрощалась с Москвой, Метростроем, аэроклубом, товарищами, Виктором, братом. Где-то далеко на севере отбывал Василий наказание «без права переписки»…
Мама сообщала, что с помощью добрых людей она сочинила прошение нашему земляку – Михаилу Ивановичу Калинину, пытаясь убедить его в невиновности Васеньки. Ответа мама не получила и тогда решила сама поехать в Москву. «Катя с внучонком Егорушкой отвели меня в приемную «всесоюзного старосты», а сами ушли, – рассказывала мне мама. – Большая очередь была, народу много понаехало. Дошел и мой черед. Я-то думала, что это сам Михаил Иванович, но взглянула на принимавшего, а бороды клинышком не обнаружила. Ждала, что помощник меня к земляку поведет, а он мне только и сказал: «Председатель Верховного Совета по таким вопросам не принимает…»