Небо, «штурмовик», девушка. «Я – „Береза!“ Как слышите меня?..
Шрифт:
Первый полет
Что может быть в жизни удивительнее полета?.. Помню так: летное поле с жаворонками, с колокольчиками. В ряд выстроились наши самолеты и мы – в синих новеньких комбинезонах, осоавиахимовских [2] шлемах с очками. Каждая группа напротив своей машины. Начальник аэроклуба принимает рапорт начлета. Все замерли. А ветерок в лицо, дышится легко, свободно. И так хорошо жить на белом свете, так радостно! И думаешь: никогда-то не будет конца ни твоей молодости, ни самой-то жизни…
2
ОСОАВИАХИМ,
– По самолетам! – командует начальник аэроклуба.
Наш инструктор Георгий Мироевский садится в первую кабину, во-вторую – учлет Тугуши. Мы все очень завидуем товарищу: ему первому посчастливилось подняться в воздух.
– За-апус-кай моторы! – подает команду начлет.
– Выключено! – глядя на техника, стоящего около винта самолета, произносит инструктор. – Зальем!
– Есть зальем! – кричит техник, проворачивая винт.
– К запуску!
– Есть к запуску!
– От винта!
– Есть от винта! – И техник, сильно дергая лопасть – срывая компрессию, отбегает в сторону. Винт закрутился, мотор заработал, почихивая чуть заметным дымком. Инструктор выбросил в стороны руки, что означало – убрать из-под колес колодки. И вот самолет плавно порулил к старту.
С инструментальной сумкой, колодками, чехлами мы сидим в «квадрате» и наблюдаем за самолетом. «Квадрат» – это такое место, где находятся все свободные от полета учлеты аэроклуба и техники. Каждый не сводит глаз с самолета. Вот «наш» сделал несколько кругов над аэродромом и приземляется. Мы все срываемся встретить его, но техник строго останавливает:
– Пусть-ка одна Егорова встретит.
Ухватившись рукой за дужку крыла, я бегу широкими легкими шагами, стараясь не отстать от машины. Инструктор, не выключая мотора, приказывает садиться следующему, а мы окружаем Тугуши и засыпаем его вопросами.
– Ну как, хорошо?
– Хорошо! – отвечает он, улыбаясь во весь рот.
– Как хорошо? – спрашиваю я. – И ничуть не страшно?
– Нет, не страшно.
– А что ты видел?
Тугуши задумывается:
– Голову инструктора, счетчик оборотов с зеркалом, в зеркале лицо инструктора.
– И больше ничего?
– Ничегошеньки, – серьезно отвечает Тугуши под наш общий смех.
Подошла моя очередь.
– Разрешите садиться? – обращаюсь я к инструктору. Мироевский кивком головы разрешает, и я забираюсь в кабину, пристегиваюсь ремнями, соединяю шланг переговорного аппарата. Стараюсь делать все степенно, не спеша, чтобы не выдать волнения.
– Готова? – нетерпеливо спрашивает инструктор, наблюдая за мной в зеркало.
И, силясь перекричать гул мотора, я кричу:
– Готова!
Через переговорный аппарат получаю указания: в полете инструктор все будет делать сам, а я – только мягко держаться за управление и запоминать действия рулями.
– Старайтесь заметить направление взлета, ориентиры разворотов. Взлетаем! – слышу я наконец команду.
В воздухе говорит один инструктор:
– Старт юго-западный. Справа Голицыно, Большие Вяземы, слева – железнодорожная станция Малые Вяземы. Выполняем первый разворот.
Я – вся внимание. Стараюсь запомнить, что там, внизу, не упустить бы и работу с рулями самолета…
– Под нами станция Малые Вяземы. А вот здесь второй разворот, запоминайте, – настойчиво продолжает Мироевский.
Когда мы пролетали над пашней, самолет сильно качнуло. Я, бросив управление, ухватилась обеими руками за борта, а инструктор словно и не заметил моего движения.
– Высота 300 метров, летим по прямой. Управляйте самолетом!
Вот этого я не ожидала. Но делать нечего – я принимаюсь работать педалями, ручкой управления, сектором газа. И тогда спокойно летевший в горизонтальном полете самолет начал крениться то в одну сторону, то в другую, то задирать нос выше горизонта, то опускать его, как лошадь у плохого седока.
Помню, была у нас в деревне лошадка по кличке Лидочка. Купили ее по дешевке, не зная ее характера. А характер у Лидочки оказался трудный. Очень она не любила работать! То не хочет везти воз – ляжет прямо в оглоблях и не встает, пока не проголодается. То задумает седока сбросить – и сделает это именно тогда, когда не ждешь от нее такого. Попросили как-то меня отогнать Лидочку в луга. Села я на нее верхом и поехала. Все шло сначала хорошо, но стоило мне ослабить повод, как она сразу же с рыси перешла в галоп – и понесла… Пытаюсь остановить ее, дергаю за повод, кричу: «Тпру, тпру!» – куда там! Она несет прямо на лес, а я подпрыгиваю на ее спине без седла, ухватившись руками за гриву, и ору что есть мочи: «Помогите!..» Но все напрасно. Скоро лес, и надо прыгать. Я прыгнула, но ногой зацепила за повод. Лидочка немного протащила меня по земле и остановилась…
Так было и в том полете. В моих неумелых руках машина не желала подчиняться! И мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем инструктор взял управление. Самолет сразу успокоился, а меня охватило отчаяние: «Все, отлеталась! Неспособная да к тому же трусиха…» Хотелось только одного – чтобы никто не знал о моем позоре: не справиться с самолетом даже на прямой! Рушилась моя надежда стать летчиком…
А инструктор Мироевский как ни в чем не бывало, говорит о третьем развороте, просит следить за посадочным «Т» – параллельно ли знаку мы идем. Закончив третий, он убирает газ, и со снижением мы подлетаем к последнему, четвертому, развороту. Я держусь за ручки управления, но так, чтобы не мешать инструктору. Вот он переводит машину на планирование, затем выдерживает ее над землей и приземляет на три точки.
– Все, – слышу я голос в наушниках. – Приехали! Теперь рулите на стоянку.
А я перевожу по-своему: «Все, отлеталась. Отчислит, как неспособную».
Сам зарулив машину на место, Мироевский выключил мотор и стал вылезать из кабины. Я, отстегнув ремни, тоже неловко выбралась на крыло и спрыгнула на землю.
– Разрешите получить замечания? – это я спросила тихо, не поднимая головы.
– Что с тобой, Егорова? Не плакать ли собралась?
– Ничего у меня не вы-хо-ди-ит!
– А у кого сразу выходит? – засмеялся Мироевский. – И Москва не сразу строилась…