Небо, «штурмовик», девушка. «Я – „Береза!“ Как слышите меня?..
Шрифт:
Я по-прежнему работаю на шахте, после работы открываю библиотеку, расположенную в шахтной столовой. Вместо стеллажей для книг – буфеты, и я сижу за ними как буфетчица, выдавая «духовную пищу» – книги. Через месяц выпускной вечер аэроклубовцев. В театре на Малой Бронной мы вновь собрались вместе. Все принаряженные – ребята даже галстуки надели. Доклад делал начальник нашего аэроклуба Гюбнер. Он сообщил, что большинство ребят, окончивших аэроклуб, направляются в военные школы летчиков-истребителей. Среди них – Муравицкий, Рябов, Харитоненко, Петухов, Вильчико, Хатунцев. И вдруг несколько торжественно, повысив голос (а может быть, мне просто это показалось?), Гюбнер объявил:
– Есть и одна «женская» путевка – в Ульяновскую школу летчиков ОСОАВИАХИМа. Ее мы решили предоставить… Анне Егоровой.
От
– А как же Лука?
– Что Лука? Он уехал в училище. Я тоже буду учиться, а когда «выйдем в люди», мы обязательно поженимся… Понимаешь, – говорила Аня, – я не могу теперь без неба, без аэродрома, его бензинового воздуха.
И, смеясь добавляла:
– Я больна полетами и Лукашкой!
Мы нежно с ней распрощались, и не знала я того, что через год Анны Полевой не станет. Она разбилась, прыгая с самолета. Парашют не раскрылся…
Мы все знали о том, как Аня и Лука любят друг друга, – этого они не скрывали. Выходец из затеряннной в белорусских лесах деревеньки, Лука, приехав в Москву к дяде, поступил в ФЗУ и вскоре стал работать проходчиком в шахте Метростроя и учиться в аэроклубе. По окончании программы нашего аэроклуба он был направлен вместе с Кутовым и другими ребятами в Борисоглебскую военную школу летчиков. После училища младший лейтенант Лука Захарович Муравицкий служил на Дальнем Востоке, а война застала его в Московском военном округе. Он участвовал на своем «ястребке» в воздушных боях на дальних подступах к столице, а затем – под Ленинградом. Командира звена Муравицкого отличали не только трезвый расчет и храбрость, но и готовность идти на все, чтобы одержать победу над врагом. В то же время всем казалось странным, что Лука на каждом своем «ястребке» белой краской выводил по фюзеляжу «За Аню». Командование приказывало командиру звена Муравицкому стереть надпись, но перед вылетом в бой на фюзеляже его самолета по правому борту опять появлялось «За Аню»… Никто не знал, кто же это такая Аня, о которой Лука помнил, даже идя в бой… Однажды прямо перед боевым вылетом командир полка приказал Муравицкому немедленно стереть надпись и «чтобы больше такое не повторялось!». Тогда-то Лука и рассказал командиру о своей погибшей невесте. «Пусть она не в бою погибла, – продолжал Лука, – но готовилась стать воздушным бойцом, защищать Родину». Командир смирился…
В этом самом вылете Лука совершил таран бомбардировщика «Хейнкель-111», прорывающегося к железнодорожной станции, которую прикрывал один его самолет. Самолет противника врезался в землю за железнодорожным полотном на пустыре, а сам Лука с большим трудом сумел посадить свой тяжело поврежденный истребитель около станции. Подлечившись, он вернулся в свой полк, – и снова бои, по нескольку раз в день… 22 октября 1941 года, через четыре месяца после начала войны, Лука Захарович Муравицкий за образцовое выполнение боевых заданий, за мужество и отвагу был удостоин звания Героя Советского Союза. В какой-то из армейских газет я прочитала тогда стихи в честь Луки:
Если быстро растворился вражеский клин,Пулеметы теплы от стрельбы,И от сбитых горящих фашистских машинВозникают на небе столбы,И в испуге меняющий курс «мессершмитт»Не вступает в решительный бой,А простроченный «юнкере» как свечка горит,Оставляя дымок за собой,И подстреленный «ворон» лежит вдалеке,Винт отрублен и корпус пробит, —Значит, в первом звене на своем «ястребке»Муравицкий в атаку летит.А 30 ноября 1941 года Лука Муравицкий геройски погиб, защищая Ленинград…
Судьба играет человеком
Отлучили меня от неба в Ульяновском летном училище, порушили мечту. Обманула радуга… Секретарь горкома комсомола, куда я обратилась, долго молчал. Потом он потер руки, почесал затылок, причесал пальцами рук ежик русых волос и горячо воскликнул:
– Придумал, Егорова! Пойдешь работать пионервожатой в трудколонию НКВД для малолетних правонарушителей. Будешь там до очередного набора в училище. За это время все утрясется, брата твоего обязательно освободят, и ты поступишь опять. Начальник колонии хороший человек – он поймет. А впрочем, идем к нему…
Так я поселилась при колонии в маленькой комнатке деревянного дома. Колония занимала большое трехэтажное здание из красного кирпича, располагавшееся почти в центре Ульяновска – на Базарной площади. К дому примыкал большой двор с сараями и мастерскими. Все ребята четыре часа учились в классах и четыре часа работали тут же во дворе, в мастерских.
Конечно, создать из малолетних преступников коллектив было трудно. Каждый из детей, имея возраст от 8 до 16 лет, уже имел за плечами преступление. В каждой группе был свой «воевода» – вот я и решила начинать с него. Но как его выявить? Начала я с того, что просто ходила, смотрела, слушала. Приходила в класс, садилась за последнюю парту и наблюдала, как в задних рядах шла своя жизнь. Тетрадки, выданные учительницей русского языка для диктанта, молниеносно превращались в карты, и тут же шло «сражение». Проигрывали все, вплоть до обеда. В столовой можно было наблюдать такую картину: один, объедаясь, съедал несколько обедов, а у проигравших текли слюни…
Дом, в котором размещалась колония, был с калориферным отоплением, и вот по ночам, после отбоя, часть ребят уходила в подвал и там среди котлов играли в карты при свете свечи. Воспитатели чего только не предпринимали: и заколачивали подвал, и закладывали кирпичом, и уговаривали, и стращали – отвадить от подвала долго не удавалось. Выдали одной группе новые бушлаты, и на второй день уже часть их была продана на «толкучке», которая находилась неподалеку от колонии. Ухитрились спуститься со второго этажа на простынях вниз, на улицу, продали бушлаты и купили водки. Напились, переломали в спальне все кровати, стол, тумбочки, выпустили пух из подушек, забаррикадировали дверь. Пришлось вызывать пожарную команду и водой из брандспойта усмирять «мятежников». После этого «бунта» часть ребят отправили в колонию более строгого режима, а остальных бунтарей развели по разным группам…
На мое предложение записаться в кружки: стрелковый, авиамодельный, мореходный – никто даже бровью не повел! Но, присмотревшись еще и еще раз, посоветовавшись с воспитателями и учителями, я отобрала восемь мальчишек из разных групп и повела их во Дворец пионеров, который в Ульяновске был просто замечательный. А там, по моей договоренности, нас приняли как старых, хороших друзей. Затем я повела ребят в бронетанковое, в авиатехническое училище. Нас везде встречали заинтересованно: показывали, рассказывали и даже стали нашими шефами. К нам зачастили курсанты-танкисты и авиамеханики. Они-то, как я теперь понимаю, и зажгли огоньки в душах трудных ребят. Лед тронулся!
К концу третьего месяца моей работы пионервожатой был создан первый отряд юных пионеров. Впервые во дворе колонии прозвучал пионерский горн, забил барабан и 30 мальчишек в красных галстуках, со знаменосцем и ассистентами промаршировали мимо импровизированной трибуны, вышли за ворота и влились в ряды первомайской демонстрации ульяновцев. Но едва наши дела более или менее наладились, пришел приказ, запрещающий всякую пионерскую деятельность в колониях несовершеннолетних правонарушителей. Меня уволили…