Нечаев вернулся
Шрифт:
Оружие мотоциклиста-киллера в пластиковом пакете лежало на том же столике.
Эли Зильберберг посмотрел комиссару прямо в лицо И спросил:
— Вы считаете, что Даниель замешан во всем этом?
— Замешан? Вне всякого сомнения… — ответил тот. — Но каким образом, в каком качестве? Мне это пока совершенно неясно… Но очевидны две вещи. Первое: Сапату убил не он. Ваше свидетельство подтверждает то, что мы уже знали… Второе: он не только не убивал его, но и, вероятно, встречался с ним, быть может вчера… Именно чтобы обеспечить безопасность встречи, он взял напрокат машину. Сообщение Сапаты становится вполне понятным после того, как мы узнали, что Даниель жив. «Это касается Нечаева…» И действительно, Нечаева, собственной персоной: речь идет не о метафоре, а о закодированном сообщении. Но чего от нас хочет наш Нечаев?
Они немного помолчали. Каждый остался наедине с собственными воспоминаниями. Одинокими воспоминаниями о прошлом, в котором, однако, их объединял Даниель Лорансон.
Фабьена ушла раньше, чем Зильберберг решился показать комиссару свой револьвер.
Она сослалась на срочную работу в редакции: была пятница, день подбивания недельных итогов. На самом деле она надеялась перехватить в Женеве Жюльена Сергэ.
Роже Марру позволил ей уйти. Но он оставил себе конверт с фотографиями, сделанными накануне Кенуа в холле парижской гостиницы. И назначил им обоим, Пьеру и ей, встречу днем. Фабьена про себя отметила, что Марру не пригласил их в комиссариат, но просил дожидаться его в редакции «Аксьон» до определенного часа: он перезвонит им и сообщит место встречи.
— Вы работаете над книгой о терроризме? — обратился Марру к Зильбербергу.
Он перевел взгляд на большую доску на стене в глубине комнаты, на которой размещались копии документов и листки с текстовыми выдержками.
— Это что, роман?
— Если бы так! — воскликнул Эли. — Я и сам затрудняюсь определить, роман это или эссе… Вот уже несколько месяцев я кручусь, не в силах найти адекватную повествовательную форму… все не могу решиться… или дождаться, пока она сама выкристаллизуется…
И внезапно, оборвав себя на полуслове, с недоумением воззрился на комиссара:
— А как вы узнали, что я пишу романы?
Марру пожал плечами:
— Элиас Берг! Довольно прозрачный псевдоним, разве нет? Не забывайте, я не упускал вас из виду со времен исчезновения Даниеля Лорансона!
— Меня? А почему именно меня?
— Вас всех, — уточнил Марру. — Впрочем, за остальными уследить было легче, чем за вами. Их успехи выставляли их на всеобщее обозрение. Но ваши романы, господин Зильберберг, интересовали меня больше, чем карьера всех прочих!
Он чуть помолчал и пояснил:
— Самое увлекательное для меня в ваших книгах то, что они все построены на одной повествовательной канве… Это как наваждение. Каковы бы ни были детали и обстоятельства, там всегда в центре история какой-нибудь замкнутой группы и предателя. Если не реального, то по меньшей мере предполагаемого. В общем, всегда схема «Заговорщиков». При том что ваш Плювинаж обычно менее определен, более двусмыслен, чем у Низана. Никогда не угадаешь, действительно ли он — предатель.
И он снова сурово, но печально взглянул Зильбербергу прямо в глаза.
— Так Даниель был предателем? Или вы до сих пор в этом не уверены?
Эли вздрогнул, у него вдруг пересохло в горле.
— В любом случае мне понятно, почему вас так интересовал Нечаев, даже если не брать в расчет личные обстоятельства, — бесстрастно продолжал Марру. — «Нравственно все то, что способствует торжеству революции…» Можно процитировать еще немало столь же актуальных фраз из «Катехизиса»… Я имею в виду — столь же лживых, но еще не потерявших способности ударять кое-кому в голову. Похоже, разыгрывается самый примитивный образец террористического действа. Конечно, далеко не первый и не лучший: мировая история дает нам немало более возвышенных и притягательных примеров. И сам Нечаев увлекался Бабёфом и Робеспьером, вам это известно лучше, чем мне. Он интересовался и Бланки. Но тип его действия, речи, его прагматический цинизм и неумолимая жесткость в некотором смысле внесли что-то новое. В них закодированы некоторые свойства современного революционера, затем воплотившиеся в ленинизме. И они доводят до апогея драматургию любой революции: суд над предателем — или тем, кого таковым полагают — как высшую точку кровавого единения восхищенных масс со всепровидящим вождем…
Он вдруг прервал речь, приподнял правую руку, потер глаза.
— Отбросьте колебания, Зильберберг! Пишите роман. Для эссе марксистско-ленинский терроризм — сухая и скучная материя. Здесь все можно подытожить в нескольких абзацах. Вспомните: Франсуа Фюре на трех десятках страниц своего предисловия удалось изложить все, что необходимо знать. Конечно, это можно развить, дополнить новыми историческими примерами, рассмотреть тему под несколько иным углом с позиции современного опыта, да и библиография постоянно обновляется… Но главное приходится сказать с самого начала. А вот для романа это весьма обширное поприще, здесь позволительны разные вариации, зависящие от воображения, игра вымысла, проясняющая реальность. И прежде всего, тут можно дать волю собственным наблюдениям и размышлениям. Особенно в вашем случае, не так ли? И не забудьте, что по этому поводу говорит Ханна Арендт [29] : никакое теоретическое построение никогда не достигнет полноты и осмысленности хорошо рассказанной истории!
29
Ханна Арендт (1906–1975) — одна из немногих женщин-философов, автор известного труда «Происхождение тоталитаризма». Родилась в Германии, в 1933-м эмигрировала. С 1941 года жила в США.
Эли Зильберберг вдруг почувствовал, что с него довольно.
Не хватало, чтобы какой-то сыскных дел мастер учил его писать, и вдобавок с цитатами из Арендт в зубах! Придумать такое!
Однако в руках Роже Марру появился красный блокнот Даниеля Лорансона.
— В Гватемале Даниель…
Серебристый звоночек, словно перезвон маленького дорожного будильничка, прервал его на полуслове. Он извлек из кармана плоскую черную пластмассовую коробочку, нажал, и звонок умолк.
— Прошу прощения, но мне необходимо позвонить. Видимо, это срочно!
Он вышел в коридор, где находился телефонный аппарат.
— Будьте как дома! — довольно едким тоном прокричал ему вслед Зильберберг.
В спешке комиссар забыл на столе блокнот Даниеля. Эли и не подумал напомнить ему об этом. Напротив, он взял блокнот и опустил его в карман.
III
Роже Марру ее тотчас узнал: она походила на Ньевес, младшую сестру Луиса Сапаты. Хотя имела не столь простонародную внешность. Чуть более свободна, грациозна в движениях. Но та же мрачная порывистость, тот же огонь во взгляде, та же страстность в посадке головы.
Пробираясь к столику Сонсолес, он взглянул на часы. Ему хватило менее десяти минут, чтобы добраться сюда от Зильберберга. Не так уж плохо.
Она шла наугад, ноги вели ее по естественному спуску бульвара Распай.
Двигалась, как в сомнамбулическом сне, не видя ничего вокруг, ничего не слыша, кроме слов отца, произнесенных утром. И повторяя только что услышанные по радио, те, об убийстве.
Внезапно ей пришло на ум, что у нее есть два дела: передать сообщение и исполнить отцовскую волю.