Нечто подобное
Шрифт:
Чак Страйкрок сел напротив стола.
— В какой-то степени, — пробормотал Саперс. Но, как сказал ему Пемброук, он не мог отказать ни одному пациенту — на этом условии его контору и не закрывали.
— Вы выглядите точно так же, как я себя чувствую, — сказал он Чаку Страйкроку. — Чувство загнанности в угол, превышающее все нормы. Мне кажется, нас ждут трудности в жизни, но должен же быть какой-то предел.
— Откровенно говоря, — сказал Чак, — я собираюсь наплевать на все, на работу, любовницу… — Он помедлил, его губы задрожали. — И вступить в эти чертовы «Сыны Службы». — Он метнул злой взгляд на доктора Саперса. — Вот в чем дело.
— Хорошо, — сказал Саперс, кивая в знак согласия. — Не чувствуете ли вы, что вас принуждают это сделать? Действительно ли это ваш выбор?
— Нет, я должен это сделать — я прижат к стене.
Чак Страйкрок сжал ладони, крепко сцепив тонкие длинные пальцы.
— Моя карьера в этом обществе…
На столе у Саперса замигал телефон, погас, включился, погас, включился… Срочный звонок, о котором Аманда сообщала ему.
— Извините, одну минуту, мистер Страйкрок. — Доктор Саперс поднял трубку. На экране появилось гротескно искаженное лицо Роберта Конгротяна, который глотал воздух, как будто тонул.
— Вы все еще в «Цели Франклина»? — тут же спросил его Саперс.
— Да. — Голос Конгротяна донесся из коротковолнового радиоприемника. Страйкрок не мог его слышать: он играл со спичкой, выгибая ее, явно недовольный этой помехой.
— Я только что слышал по ТВ, что вы еще существуете. Доктор, со мной происходит что-то ужасное. Я становлюсь невидимым. Меня никто не видит. Я превращаюсь просто в отвратительный запах, меня можно только почувствовать.
О Боже, подумал доктор Саперс.
— Вы меня можете разглядеть? — тихо спросил Конгротян. — На вашем экране?
— Да, могу, — ответил Саперс.
— Удивительно, — казалось, Конгротян немного успокоился. — Значит, по крайней мере электронные мониторы и приборы сканирования могут меня различить. Может, я могу существовать таким путем? Что вы скажете, у вас уже были такие случаи? Сталкивались ли с таким до этого психопатологи? Есть ли этому название?
— Да, есть. — Саперс подумал. Резкий кризис чувства отождествления личности. Это признак явного психоза, навязчивая структура распадается.
— Я зайду сегодня днем в «Цель Франклина», — сказал он Конгротяну.
— Нет, нет, — запротестовал Конгротян, и его глаза безумно выкатились. — Я не могу этого позволить. Фактически я не должен был даже говорить с вами по телефону: это слишком опасно. Я напишу вам письмо. До свидания.
— Подождите, — коротко сказал Саперс.
Изображение осталось на экране. По крайне мере временно. Но он знал, что Конгротян не будет долго на связи. Фуговая тяга была слишком велика.
— У меня сейчас пациент, — сказал Саперс. — Поэтому в настоящий момент я мало чем могу вам помочь. Что, если…
— Вы меня ненавидите, — прервал его Конгротян. — Меня все ненавидят. О Боже, я вынужден быть невидимым! Это единственный путь защитить свою жизнь.
— Мне кажется, есть некоторые преимущества вашей невидимости, — сказал Саперс, игнорируя слова Конгротяна. — Особенно если бы вас заинтересовала перспектива стать похотливо любопытным человеком или злодеем…
— Каким злодеем? — Внимание Конгротяна было поймано в ловушку.
— Мы обсудим все при встрече, — сказал Саперс. — Я думаю, нам следует сделать все настолько достойным Хранителей, насколько возможно. Это слишком ценная, необычная ситуация. Вы согласны?
— Я… я не думал об этом с этой стороны.
— Подумайте, — сказал Саперс.
— Вы мне завидуете, не так ли, доктор?
— Да, очень, — ответил Саперс. — Как аналитик, я, очевидно, тоже вполне похотливо любопытный человек.
— Интересно. — Конгротян казался теперь намного спокойнее. — Например, мне теперь кажется, что я могу выйти из этой чертовой больницы в любой момент. Я могу странствовать. Но запах… Нет, вы забываете про запах, доктор. Он будет меня выдавать. Я одобряю все, что вы делаете, но вы не берете в расчет все факты. — У Конгротяна получилась слабая, дрожащая улыбка. — Я думаю, единственное, что остается сделать, это выдать себя министру юстиции, Баку Эпштейну, или отправиться назад в Советский Союз. Может, мне сможет помочь Институт Павлова. Да, мне стоит попробовать это снова; вы знаете, я у них уже лечился. — Тут его посетила новая мысль. — Но они не смогут меня лечить, если они не могут меня видеть. Что за путаница, Саперс? Черт побери…
Может быть, самым лучшим для тебя, подумал доктор Саперс, было бы то, что собирается сделать мистер Страйкрок. Присоединиться к Бертольду Гольтцу и этим «Сынам Службы».
— Вы знаете, доктор, — продолжал Конгротян, — иногда мне кажется, что истинной причиной моей психиатрической болезни является то, что я подсознательно влюблен в Николь. Что вы на это скажете? Я это вычислил, меня это осенило, и это абсолютно ясно! Это ничтожное табу, или барьер, или что это может быть, было вызвано тем направлением, которое приняло мое либидо, потому что Николь — это, конечно, образ матери. Я прав?
Доктор Саперс вздохнул.
Напротив него Чак Страйкрок с несчастным видом играл спичкой, очевидно все более и более негодуя. Необходимо было заканчивать разговор. И немедленно.
Но Саперс мог поклясться жизнью, что не знал, как это сделать. Это тот самый случай, где меня ждет неудача? — молча спросил он себя. — Это ли предвидел Пемброук, человек из НП, с помощью принципа фон Лессингера? Этот человек, мистер Чарльз Пемброук, я надуваю его сейчас — я его граблю этим телефонным разговором. И ничего не могу поделать.