Неделя колдовства
Шрифт:
Матюшкин строго взглянул на своих непутёвых чадушек, откашлялся и внушительно проговорил, причём манера речи его заметно изменилась, стала более правильной и отчётливой:
– У вас с Семёном один договор был, а у меня с Василисой Гордеевной - другой, вы о нём по малолетству не знали и знать никак не могли! Семён Косой, Лысый лешак, троюродный брат Василисы Гордеевны Миловановой, стал СтаршИм обманным путём - выманил старшИнство у старика Коловратова, уговорил деда, по старости ослабевшего и силою, и волей, и, скажу прямо, мозгами тоже....
–
– Но стал Семён СтаршИм только ВРЕМЕННО - пока не решится вопрос о том, захочет ли Мила Милованова быть Бабой-Ягой, ведьмой - по её свободному выбору, - продолжил Матюшкин-старший.
– Или же - не захочет, откажется от силы и ведьминской власти над обычными людьми. Ведь именно Мила Милованова, из-за великой своей силы, до сроков ей неведомой, и должна была бы стать СтарШой - потому вы всё это и затеяли, детки, верно ведь?
– -Как?! Кто?! Я?!
– тупо переспросила Милка и потрясла головой.
– Я - СтаршОй... или СтаршАя... то есть, главная?! Я должна была стать не просто Бабой-Ягой, а... командиром всех ведьм и лешаков из вашей деревни, так, что ли?!
Милка и не заметила, что употребила любимые "слова-паразиты" своей подружки Светки Снегирёвой.
– Ты, ты, хозяйка Милка!
– проревел на весь волшебный лес медведь Кузя, грозно скалясь на Матюшкиных-младших.
– Помолчи покуда, Мила, - строго вымолвила бабушка, и Милка заткнулась, не в силах осознать услышанное.
А Матюшкин продолжил, даже с неким вдохновением, свою укоризненную речь, обращённую к Васе и Насте:
– Сроки, о которых говорила бабушка Милы и вы, детки мои, - это не те сроки, что вы себе вообразили, и вовсе даже не те, о которых Семён Косой, жадный и глупый лешак, вам наболтал! Семён надеялся, что вы потом с ним силой, отнятой вами у рода Миловановых, поделитесь, так ведь? Но он вас обманул. Невольно, правда, но всё же - обманул! Вы, Васятка и Настюха, думали, что сроки - это когда Миле Миловановой исполнится двенадцать лет и часы в деревенском доме её бабушки пробьют половину девятого утра, верно?
– Верно, - пробормотал Васятка, избегая отцовского взгляда.
– Ну?
– неприязненно буркнула Настюха, с ненавистью сверля взглядом Милку.
– И что как раз сегодня, в субботу, шестого сентября, в половине девятого утра, Миле Миловановой и исполнилось двенадцать лет - так вы все думали?
– продолжал Матюшкин-старший.
– Ну!
– бросила Настюха.
– Так и думали! Её день рождения - шестое сентября! В половине девятого утра она родилась, так в её метрике записано! Мы с Васькой всё выведали!
– А вот и нет!
– с торжеством объявил Матюшкин-старший.
– Да - записали Милу Милованову шестым числом сентября, понятно вам?! А родилась она...
– И Матюшкин-старший, похожий на добродушную дворнягу, обвёл всех торжествующим взглядом.
– А родилась она пятого сентября, в одиннадцать часов пятьдесят девять минут ночи! Без одной минуты полночь, то есть! Ясно вам?! Ей вчера, в пятницу, когда поезд
Семён охнул, обеими руками с силой потёр свою лысину и с укоризной взглянул на Василису Гордеевну:
– Васька... так вы с твоей дочкой нарочно Милку шестым числом записала?!
– А как же, - невозмутимо ответила Милкина бабушка.
– Я ведь знала, ведала, - она выразительно повела плечом, - что ты с Матюшкиными-младшими собираешься учинить, что вы все задумали! И что Васька Матюшкин СтаршИм буквально на днях стал - тоже ведала! Когда я тебе, Семён, из города звонила и велела всё СтаршОму доложить, им ещё был наш старик Коловратов. А ты после моего звонка сразу к Коловратову и побежал, уговорил старика отдать старшИнство тебе. А потом тут же с Васькой и Настькой Матюшкиными созвонился и устный договор с Васькой заключил, старшИнство ему передал!
– бабушка перевела дыхание.
Милка вслушивалась в каждое слово, раскрыв рот. Завеса над всеми этими тайнами понемногу рассеивалась, всё становилось более или менее понятным, вся интрига младших Матюшкиных прояснялась, как на ладони.
– Надеялась я, правда, что у Васьки и Настьки, сына и дочки моего старого подручного и по-людски - подчинённого, мелкого лешачка Матюшкина, хватит ума не затевать такое злое дело... Зря надеялась!
– продолжила бабушка.
– Или я, Семён, по-твоему, Бабой Ягой быть перестала, раз не колдую больше, раз в город переехала и людям вреда не причиняю? Дурак ты, братец, и больше ничего, если всерьёз такое обо мне подумал!
Семён отвернулся и принялся ковырять землю носком своего громадного сапожища, как провинившийся школьник.
– Записала я свою внучку, Людмилу Милованову, родившейся днём позже, чтобы ваши будущие возможные коварные планы сорвать и разрушить до основания, ежели вы решитесь на злое дело и заманите всех этих людей в Шушарино... И никакие ваши щепки, - тут бабушка взглянула на Настю - просто взглянула, но Настя словно съёжилась под её пристальным взором, - ни мешочки для семечек, - бабушка повернулась к Васе, и тот виновато опустил рыжую голову, - никакие ваши наследственные волшебные палочки с письменами, никакие заклинания и жертвы... ничего это никакой пользы вам не принесло бы, и силы нашего рода к вам бы не перешли. Так что вы зря старались!
Кузя одобрительно заворчал и закивал огромной плюшевой головой:
– Пр-р-равильно, пр-р-равильно!
Настя прошипела что-то себе под нос - очень злым голосом, и Вася молча пихнул сестру в бок: молчи, мол, подобру-поздорову!
– А теперь, - бабушка вытянулась и словно бы стала выше ростом, хотя и не превратилась в великаншу, как недавно Васятка с Настюхой, - а теперь - немедленно развяжите этого мальчика!
– и она указала на Димку.
– Или я на вас своих петушков спущу, а вы все прекрасно знаете, чем это может для вас кончиться!