Недремлющий глаз бога Ра
Шрифт:
— Подожди, подожди! — я испугался, что коммерческая волна занесет его в Иерусалим, — А причем тут попки?
— Не попки, а украшения! — он помолчал. — Знаешь, сколько всякой пакости скрыто в человеческой натуре? Что-то из ассортимента люди пытаются припрятать, а кое-чем, наоборот, ненавязчиво мозолят окружающим глаза. Вот украшения и показывают, какие черты человек старательно выпячивает.
— В смысле — черты характера?
— В смысле — внутренние качества. Юмор в том, что их может не быть, а человек выдает желаемое за действительное! Например,
— Интересно, — я об этом как-то не задумывался, — Только кто же в совке развешивает на стенах оружие? Где ты такое видел?
— Совок, как и всяческая оккупация, явление временное, а я говорю о вечном. Хотя существуют и чисто совковые варианты: натыканные повсюду свечи и вырезанные из журналов репродукции говорят о стремлении утвердиться как возвышенная натура.
— Это намек? Могу я прислать секундантов?
— Тю! Думаешь, ты один такой? Нет, вас как гуннов — тьмы, и тьмы, и тьмы.
— Это скифов — тьмы, и тьмы, и тьмы, двоечник.
— Пускай будет скифов, — согласился маркиз. — Главное, что всех касается. Украшения — это подписанный протокол о намерениях. Видел, какой медальон был у Шерон?
— Вроде белой таблички на цепке? А что в нем особенного?
— То и особенного, что смотреть надо было внимательнее! — Веник запустил программу и, найдя нужный кадр, максимально увеличил картинку. — Блин, ну и наколдовали киношники! Оказывается, я тоже кое-что проглядел….
Весь экран теперь занимала овальная бляшка из серебристого металла, на которой было выбито подобие человеческой фигуры.
Впрочем, человеческими выглядели только руки и туловище; повернутая в профиль голова напоминала петушиную, а ноги от колен превращались в расползающихся змей, что придавало созданию устрашающий вид. Вдобавок, в поднятой правой руке оно сжимало плеть — будто замахивалось.
От медальона веяло такой глубокой стариной, что я усомнился:
— Слушай, они что — взяли это напрокат в каком-нибудь музее? Не похоже на бутафорию.
Веник уже распечатывал картинку:
— Сам удивляюсь! Хотя, знаешь какие они дотошные, эти американцы. Уж если возьмутся, то делают "от и до", а не как наши шаромыжники.
— Зато наши не ломают машин. И жизнь изображают гораздо объективнее, чем она есть на самом деле.
— Дык, я не про художественное кино, а про научно-популярное. Однажды посмотрел фильм о жизни акул — они мне потом два года снились, так натурально было снято.
— Кусали тебя?
— Хуже. Одну гигантскую акулу-молот подловили во время родов — дурацкий оператор чуть-чуть не забрался к ней во влагалище! Или, я не знаю, как у рыб называется место, куда он вперся со своей осветительной аппаратурой. Нет, это был настоящий апофеоз войны, когда прямо в объектив посыпались маленькие акулята-молоточки. Уже голодные!!! Эта замечательная, натуралистическая картина называлась: "Папа, папа где ты?!". По этому поводу я и не женился на Фае Хаит.
— Ты же говорил, что тебя разочаровала мама, мадам Хаит?
— Нет, мадам Хаит не может разочаровать! Это не акула, а просто ходячая гильотина. Кстати, можешь полюбоваться — кем она была в прошлой жизни, — маркиз взял канцелярскую кнопку и торжественно пришпилил распечатанное изображение к стене.
Я присмотрелся:
— Да, видная особа. А ты не знаешь, что тут за надписи? Михаил, Рафаил, Гавриил… — случайно не список замученных зятьёв?
— Нет, слишком мало имен. Но слово "шемешейлам", — он указал пальцем, — вот, видишь, под змеиными ногами, мне знакомо. Это значит "Вечное Солнце".
— Еврейское, что ли?
— Древнееврейское. Наверное, какое-то заклинание — он склонился над самым листом и принялся читать по складам. — Ше-ме-шей-лам, лат-хра-мап-хта, йо, йо, йо, йе, йе, йе, й-й-й-й-й-й-й-й, ае-ае-ае, аа-ай-ай, ейо, пси-нот-хер-тхе-рно…
— Привет, детки! Что за дерьмо вы поете? — по-английски спросил игривый женский голос.
Мы разом обернулись, и я увидел оливковую инфанту. Сейчас на ней был не спортивный, а элегантный брючный костюм, скроенный так ловко, что тело девушки напоминало рвущийся из зеленой чашечки бутон.
Маркиз онемел; он даже не смог назвать свое имя, когда испанка подошла к нам и протянула изящную, тонкую кисть с красивыми, длинными пальцами:
— Лиса Мун. Доктор. Лечу болезни, вызванные воздержанием.
— Сергей Гвоздев. А это Липский. Вениамин.
— Гинеколог, — добавил от себя внутренний голос. — Пояс-то отдал, дятел, а штаны спадают. Поздравляю.
— Бенджамин Франклин. Очень звучное имя, — одобрительно заметила она и попыталась отнять руку.
Без домкрата не удалось — Веник сработал молча, но эффективно — как медвежий капкан.
Впрочем, немота тут же дала трещину: сперва просочились невнятные возгласы "Excellent!" и "Perfect!", а затем на пораженную девицу обрушился весь словарный запас маркиза. Одновременно он начал подбираться к талии, но в какой-то момент переборщил — та решительно выдернула пальцы и уселась на подлокотник моего кресла.
— Не так резво, дорогой! — глядя на Веника, она слегка наклонилась ко мне, — Нас могут услышать за стенкой.
Де Садур погрустнел.
— Я только хотел сказать, что у вас тоже красивое имя, — кисло возразил он.
Тут упругая грудь инфанты уперлась в моё плечо; я испытал разряд, простреливший тело вдоль позвоночника и задержавшийся в глубине, где-то в области крестца. Дух захватило — такой кайф.
— Зяблик, ты неотразим! — проворковал голос. — Отправь друга в туалет, и чтоб не возвращался!
— А по мордасам? — я припомнил тренировочный бой в спортзале.
— Да ладно, сама ведь лезет! — не унывал он. — Казанова ты наш!
Я поднялся и предложил даме кресло:
— Садитесь, пожалуйста. Действительно, у вас красивое имя, но, кажется, не испанское?