Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
Шрифт:
– Вот вам книжка – «Марксизм и языкознание». Извольте проштудировать и к месту цитировать.
– Тоска какая, – возмутился Сергей.
– Ничего, потерпишь, – отрезал Андрей. – Давай приниматься за дело.
В лаборатории уже стояла мебель, которую предстояло переправить в квартиру Сергея, – самая шикарная, какую они только смогли достать.
– Погоди, – возмутился Сергей, шаря глазами по лаборатории. – Дай дух перевести. Пожрать, наконец. У вас тут есть кому приготовить кофе, в конце концов?
Сергей явно расстроился, не заметив в лаборатории блондинку, вшивавшую ему диск.
– Вот оно что! – дошло до Андрея. – Кофе ему подавай. Если я его сварю, тебя устроит?
Сергей огорченно молчал. Анатолий Васильевич усмехнулся и взялся за телефон.
– Катюша? Вы не могли бы поухаживать за нами, неумелыми мужчинами? Ах, не успеваете снять измерения? Ну тогда извините. Просто тут вернулся Сергей, ему скоро возвращаться… ах, вот как! А как же измерения? Останетесь после работы? Поистине, Катюша, ваш вклад в науку просто неизмерим.
Анатолий Васильевич оглянулся на Сергея.
– Вот бабник, – возмущался Андрей. – Кофе ему, видите ли.
– Надо же напряжение снять!
– Очень ты там напрягался!
Сергей вдруг почувствовал, что на самом деле очень вымотался.
– Лучше бы я целый день за компьютером сидел. Или мебель таскал, – вздохнул он.
– Нервное напряжение очень выматывает, – прозвучал нежный и немного сонный Катин голос. Она неслышно появилась в лаборатории и потянулась за кофеваркой, которая стояла на тумбочке сзади Сергея.
– Скажите пожалуйста, – пробурчал Андрей. – Нервы у них!
– У нас нервы, – согласился Сергей, ощущая ухом Катину мягкую грудь. Кофеварка, видимо, застряла между стеной и тяжеленным матричным принтером, и Кате пришлось долго ее вытаскивать, склонившись над Сергеем. Уху было хорошо.
За кофе Сергей расслабился.
– Вообще-то, они ничего, – рассуждал он, прихлебывая горячий кофе и томно глядя на Катюшу. – Доброжелательные. То раскладушечку предлагают, то ключ от квартиры… Но, елки-палки, если у них там каждый мужик после «здравствуйте» спрашивает, где воевал, должен же я про войну что-то знать.
– Кстати, насчет войны, – вспомнил Барсов. – Ты был отправлен на Белорусский фронт, в артиллерийские войска. Освобождал Гомель и Слуцк. Там, кстати, есть что рассказать. Гомель был полностью разрушен, освободителям даже переночевать было негде устроиться. А когда освободили Слуцк, увидели, что там есть очень симпатичные домики, только нашим они показались необычными – очень аккуратненькие и построены на западный манер. Сами дома – деревянные, а фундаменты – каменные, из плит. И ступеньки такие высокие, тоже из каменных плит сложены. Оказалось, что это были надгробия с русских кладбищ. Их так и укладывали, именами вверх. А при освобождении Слуцка ты был контужен.
– Не хочу я быть контуженным, – попробовал возмутиться Сергей.
– Хорошо, – хладнокровно пожал плечами Андрей. – Тогда сейчас мы тебе изобразим шрамы на теле. Какие бывают при разрыве снарядов. Без наркоза, между прочим, как на войне.
– Ладно, контужен так контужен, – тут же согласился Сергей. – Я разве что говорю. Только здесь никому не говорите. А то потом так и приклеится.
– А потом, – продолжал Барсов, – вас, Сережа, отправили в Москву. Всю дорогу вы были без сознания, ничего не знаете, ничего не помните. Так что ваш рассказ о войне будет коротким.
– Я на Сталина должен на занятиях ссылаться, – пожаловался Сергей. – И еще на каких-то идеологических балбесов.
– Да-а, – задумчиво протянул Барсов, вспоминая. – Сколько времени на это было впустую потрачено когда-то. Но, – успокоил он, – никто не знает, что именно говорили Сталин и компания про науку. Это я по своему опыту помню.
– Как это? – удивился Сергей.
– Дорогой мой, – рассмеялся Анатолий Васильевич. – В пятьдесят третьем мне было… – Барсов не стал уточнять, сколько, собственно, ему тогда было. – Достаточно, – сказал он, – чтобы кое-что уже соображать. И то, что там на каждом шагу надо ссылаться на классиков марксизма-ленинизма, он точно помнит. И еще он помнил, что почти в каждой группе студентов были завербованные сотрудники «первого отдела».
Сергей вытаращил глаза.
– Первый отдел – это представители НКВД. Стукачи, – пояснил Анатолий Васильевич. – Отвечают за политическую благонадежность сотрудников. У них тоже своя норма – на сколько человек в месяц доносить. Нарываться на арест пока рано, надо работать. А потом уже можно будет не ссылаться.
– Я понимаю, – печально вздохнул Сергей, – что чувствовал Иисус Христос, идя на Голгофу.
– А не поговорить ли Сереге с Владимиром Ивановичем? – предложил вдруг Андрей, допив свой кофе и печально поглядывая на Катюшу.
– О чем? – насторожился Барсов.
– Пусть сам подскажет, как Бахметьеву к нему лучше подмазаться.
– Вот этого делать не стоит, – подумав, ответил Барсов. – Сергей будет чувствовать себя гораздо свободнее, если будет сам выбирать форму общения.
– Почему? – обиделся Андрей. – Кто, как не сам дед, сможет ему рассказать, каких он тогда людей уважал?
– Вот уж Владимир Иванович – последний человек, кто в этом нам сейчас может помочь, – твердо сказал Анатолий Васильевич, не обращая внимания на обиженно насупившегося Андрея. – Потому что сейчас, с позиций своего возраста, он будет говорить одно, а на деле окажется, что тот тип людей, которым он симпатизирует сейчас, в юности вызывал у него только раздражение.
Андрей недоверчиво посмотрел на него.
– Да-да, поверьте мне, старику, – сказал Барсов, слегка кокетничая, и удовлетворенно наклонил голову, услышав ожидаемое «Ну какой же вы старик», произнесенное хором Катюшей и Сергеем. – Жизненные ценности очень меняются с возрастом, – продолжал он. – В вашем возрасте, – повернулся он к Андрею, – уже можно это проследить. Покопайтесь в памяти, и вы согласитесь, что тех, с кем вы сейчас общаетесь с удовольствием, вы когда-то могли считать тупицами, или странными, или что-то в этом роде.