Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
Шрифт:
– Газировкой, – вздохнул Митя.
Действительно, газировка стала хитом номер один. Пустые бутылки уносили домой нарасхват, используя их вместо графинов и кувшинов. Барсов напрасно возмущался – унести компьютер было невозможно, а если бы и унесли, то не знали бы, что с ним делать. Разве что использовали в качестве подставки для цветов. С газировкой было понятнее и доступнее, а главное – куда проще в эксплуатации.
Владимир Иванович – дед Сергея – был единственным, кто не отлипал от компьютера. Сергей помог ему раскурочить пару электронных часов, чтобы он
– Отстал я от жизни в этой глуши! – восклицал он, двигая мышкой. – Но газеты! Да об этом надо было на каждой странице кричать!
Просто жалко было на человека смотреть.
А через два дня Сергея вызвал к себе парторг Булочкин. Вызвал не просто так, а через перепуганную секретаршу. Та передала ему служебную записку, в которой Сергею Александровичу Бахметьеву повелевалось явиться в большой перерыв и дать объяснения по поводу своего поведения. Записка, к ужасу секретарши, Сергея развеселила, и он с трудом дождался перемены.
Валерий Алексеевич сидел, набычившись, за столом, наклонив голову и глядя куда-то вниз. Видимо, предполагалось, что его лысина должна здорово пугать посетителей, а вся поза в целом – довольно неудобная, кстати, – изображать скорбь по поводу заблудшего воспитуемого.
– У вас шея болит? – сочувственно осведомился Сергей. Здороваться он не счел нужным, так как на предыдущей перемене они виделись мельком в коридоре.
Булочкин поднял голову и строго посмотрел на него, используя тот ледяной взгляд, который он приберегал для самых проштрафившихся. Сергей тем временем прошел вглубь кабинета мимо длинного стола и присел возле сердитого парторга. Булочкин осуждающе покашлял: предлагать ему садиться он не собирался, так как он больше любил распекать стоящих членов вверенной ему коммунистической партией паствы.
– Извольте объяснить, – сухо начал он, – по какому праву, не согласовав с парткомом, вы поете вместе со студентами безыдейные песни?
– Что-то я запамятовал, – беспечно сказал Сергей. – Какую песню вы имеете в виду?
– Ту, которую вы пели на «Студенческой весне»!
Поскольку Сергей продолжал изображать непонимание, Булочкину пришлось процитировать: «Жил да был черный кот за углом!»
Он швырнул авторучку на стол – несколько неудачно, поскольку она упала на чистую четвертушку бумаги и заляпала ее чернилами. Но Булочкин в данный момент был выше этого. Он лишь незаметно скосил глаза на свою грудь, помещенную в чистую белую рубашку, и убедился, что она не запачкана.
– Правда, отличная песня? – радостно спросил Сергей. – Я рад, что вы ее запомнили.
– Отличная? – прогремел Булочкин. – Это безыдейная песня! Нельзя же петь такие вещи без согласования с парткомом.
– А с согласованием можно? – наивно переспросил Сергей.
– И с согласованием нельзя.
– Так зачем же согласовывать?
Булочкин немного подумал.
– Чтобы получить запрещение.
Сергей
– Вот здорово! Очередь за запрещениями! Вы не находите, что это нонсенс?
Булочкин немного подумал. Про Канта он слышал, а про Нонсенса – нет. Но признаться в этом безыдейному члену партии он не мог.
– Читали мы вашего Нонсенса. Нет у него никакой коммунистической убежденности, – сказал он твердо.
Сергей пришел в полный восторг. Глядя на его радостную физиономию, Булочкин осторожно взял забрызгавшуюся ручку и постучал ею по столу – правда, тут же об этом пожалел, потому что его пальцы запачкались чернилами.
– Вы мне тут демагогию не разводите! Что это за черные коты? В то время как весь наш народ занят на народных стройках и борется с мировой буржуазией, у вас что, идейно выдержанных песен не нашлось?
Сергей принял серьезный вид:
– Одну секундочку. Это песня находится в списке запрещенных?
Булочкин попытался припомнить, спускал ли ему кто-нибудь сверху список запрещенных песен. Выходило, что не спускал.
– Вы сами, раз вы коммунист, должны были понимать, что эта песня развращает, расслабляет... – Булочкин почувствовал себя в сфере привычных понятий и поэтому уверенно перешел на крик, – …и отвлекает внимание от важных мировых проблем! – уже на высоких нотах закончил он.
Сергей разозлился. Орать на себя он не собирался позволять даже члену партии.
– Ах так? – также зло спросил он. – Тогда перестаньте смотреть на свою рубашку и отвлекаться от мировых проблем.
– При чем тут моя рубашка?!
– При том, что она – не мировая проблема, а вы все время думаете о том, запачкалась она чернилами или нет, – объяснил Сергей. Не дав Булочкину опомниться, он продолжал.
– Скажите, я тут, может быть, несколько не в курсе. А русские народные песни что, тоже запретили?
– Какие русские народные? Почему запретили?
– Ну как же! Они же безыдейные, все про любовь, а то и вовсе про какую-то березоньку да калинку-малинку. «Во поле березонька стояла», например. А «Калинка-малинка» вообще ни в какие ворота не лезет – скрестили дерево с ягодой! Это просто издевательство над нашей советской академией сельского хозяйства! Вы уж будьте добры, вывесьте в следующий раз перед концертом список запрещенных к исполнению произведений. Во избежание недоразумений.
Булочкин напряженно размышлял. То, что он больше всего хотел понять, – это кто кого сейчас отчитывает. По всему выходило, что разговор для Булочкина не сложился.
На всякий случай он предпринял еще одну попытку:
– И, кстати, что за сборища у вас дома? Фильмы какие-то смотрите. Без одобрения…
– Ну-ну! – укоризненно сказал Сергей. – По-вашему, русские фильмы будут производиться без соответствующего согласования? Это уж, позвольте, чересчур! Подвергать сомнению деятельность центральных органов!..
Тут прозвенел звонок.
Сергей поднялся:
– Извините, у меня занятия.
И он вышел, оставив Булочкина размышлять, каким образом он допустил, что Бахметьев до сих пор на свободе.