Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
Шрифт:
XII
На следующий день на факультет наведался работник НКВД для беседы с сотрудниками. Он послонялся по коридорам, останавливая студентов и тихонько с ними о чем-то разговаривая. Потом без стука вошел в деканат. Деканша, сидя за столом, увлеченно спорила с физруком, обсуждая предстоящие соревнования по волейболу.
– Вы к кому, товарищ? – недовольно спросила она человека неопределенного возраста с блестящими залысинами.
Человек, блеснув залысинами, осклабился.
– К вам, конечно, –
– Разве вы не видите, что я занята! – холодно сказала она. – Подождите в коридоре.
Залысины хищно блеснули, когда он обратил свой взор на физрука. Если бы преподаватель физкультуры был способен мыслить метафорически, он бы, наверное, подумал, что так смотрит Смерть из пустых глазниц. Этот взгляд нельзя было назвать холодным, потому что холод – это всего лишь отсутствие тепла. Он был абсолютно пуст и, как вакуум, всасывал в свою пустоту. Но мыслить метафорически физрук не умел, поэтому он просто сказал себе: «На редкость неприятный тип». Потом он поднялся и сообщил, что лучше уж он подождет в коридоре.
Прежде чем деканша успела возразить, физрука в деканате уже не было, а незнакомец показывал ей развернутые корочки.
Надо отдать должное деканше – она не заохала и не изобразила верноподданническую готовность служить. Она лишь устало вздохнула и приготовилась слушать.
– Расскажите мне о вашем новом сотруднике, – вкрадчиво сказал работник органов.
– Бахметьеве? – уточнила деканша.
– Очень хорошо, что вы не запираетесь.
Деканша вытаращила глаза.
– С какой стати мне запираться?
– А вот сейчас все и обсудим, – вкрадчиво сказал энкавэдэшник. – Он порочит при разговорах со студентами или с сотрудниками советскую власть?
Деканша развела руками.
– Честное слово, не знаю, – покаялась она. – Мы с ним все больше об институтских делах разговариваем.
– А занятия? Вы посещали его занятия?
– На нашем факультете? – уточнила деканша.
– На вашем, конечно, – несколько раздраженно подтвердил посетитель.
– Посещала.
– Ну, и?
– Ну, и... Что, собственно, вы хотите услышать? Занятия как занятия. По стилистике. Добросовестно дает материал, английским языком владеет прекрасно…
Посетитель открыл рот, чтобы задать вопрос, но деканша опередила его:
– На классиков марксизма-ленинизма ссылается.
Она не стала добавлять, что после таких ссылок у слушателей оставалось неясное впечатление, будто классики в языкознании ни бельмеса не понимают и суются не в свое дело.
– А откуда он так хорошо знает английский, вы не задумывались?
– Задумывалась! – подтвердила деканша.
У энкавэдэшника загорелись глаза. Он подался вперед, но деканша недоуменно молчала, не зная, что еще прибавить.
– И что? – нетерпеливо поторопил посетитель.
– И слава Богу, что в наших советских вузах так хорошо обучают специалистов.
– А одежда? – не терял надежды сотрудник органов. – Одежда у него иностранная?
– Скромная одежда, – пожала плечами деканше.
– А давайте посмотрим! – сотрудник хитро прищурился.
– Давайте! Он сейчас как раз на занятии. Идемте.
Они вдвоем вошли в аудиторию, где Сергей Александрович Бахметьев в этот момент вещал о синтаксических выразительных средствах на английском языке. Следователь несколько секунд постоял в дверях, потом кивнул секретарше, и они вышли.
– А откуда вы знаете, что он ссылается на классиков? – спросил он.
– Ну, знаете! – возмутилась деканша. – Я, между прочим, английский язык тоже неплохо знаю. Я тут советской властью поставлена не баклуши бить. А насчет одежды – сами видите. Скромненько одевается.
Джинсы Сергея и его серый свитер из тонкой дорогущей ангоры действительно не произвели на энкавэдэшника никакого впечатления.
– В самом деле, – задумчиво сказал он. – И брюки старенькие, вытертые. И свитер скромненький. Галстук… Настоящих брюк у него нет, что ли?
– Есть, – нетерпеливо ответила деканша. Ей уже хотелось скорее вернуться к вопросу о волейбольных соревнованиях. – Но он их редко надевает. Бережет, наверное.
– И галстук какой-то… детский. Наверное, раз нет штанов, так он галстуком прикрывается. Хоть таким, – заключил следователь и пошел на физмат.
Если бы Сергей слышал их разговор, он был бы крайне возмущен. Один его галстук, который показался следователю детским – красный, с коричневыми кружочками, в которых сидели желтые улыбающиеся рожицы, стоил дороже, чем одежда всей семьи энкавэдэшника.
Барсов негодовал. Он был крайне возмущен трусливым и нерешительным Булочкиным, который начал было писать клеветнический донос на Сергея Бахметьева, но потом порвал его и бросил обрывки в корзину. Обрывки он, немного подумав, тоже вытащил и впоследствии сжег дома в печке.
Из его внутреннего монолога, который иногда прорывался наружу, следовало, что он собирался обвинить Сергея Александровича в любовных связях с женой ректора – с пожилой крайне дородной дамой, с которой Сергей, кстати, был незнаком. А также в тайной незаконной переписке с представителями иностранных держав. Но потом его обуял страх, что Сергей на следствии обвинит его в том, что он не представил вовремя список запрещенных к исполнению музыкальных произведений, и его, Булочкина, тоже могут потянуть к ответу.
– Даже донести как следует не может. Мозгляк! – возмущался Барсов, забавляя аспирантов, которые привыкли к его более интеллигентной речи.
Дело кончилось тем, что после посещения деканата сотрудником НКВД к Бахметьеву пришли домой конфисковывать видеомагнитофон и принтер. Об их существовании узнали на физмате, где его нечаянно заложил родной дед.
Дед требовал, чтобы такой аппаратурой был оснащен его родной физмат, красочно описывая ее преимущества.
В результате было выписано постановление об их изъятии и о тщательном изучении вопроса.