Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
Шрифт:
– Отвратительный, – засмеялась Марина. – Но я вас прощаю.
Дед вошел в комнату вместе с соседкой снизу – толстой старухой в темно-коричневом платье в цветочек, темной косынкой на голове и огромных войлочных тапочках.
– Вы уж простите, Эсфирь Марковна, – поклонилась она Марининой матери, – что я вас во время веселья тревожу.
– Мы живем в одном подъезде, – пояснила Марина. – Мама – врач. У бабы Шуры, наверное, заболел кто-то.
И точно. Оказалось, что заболела двухлетняя внучка.
– Прямо всю окинуло и взбудеденькивает, – поясняла баба Шура. – Уж так боюсь, так боюсь! Скорую вызвала, да пока доедет. Уж не посмотрите ли? Как бы не померла.
Эсфирь Марковна безропотно поднялась:
– Пойдем, пойдем, Шура. Посмотрим.
Когда они ушли, Сергей переспросил Марину:
– А что это она говорила про внучку? Ее взбу… чего?
– Взбудеденькивает! – засмеялась Марина. – По-моему, это значит, что у нее судороги.
– А! – удовлетворенно сказал Сергей. – А еще… окинуло, кажется? Это как?
– А это значит, что она покрылась сыпью, – с готовностью пояснила Марина.
– О! – Сергей поразмыслил. – А вот если бы мне сейчас пришлось бабу Шуру переводить на английский, сел бы я в лужу. Вот уж не думал, что я столько русских слов не знаю, – сокрушенно сказал он.
Пока накрывали стол к чаю, Эсфирь Марковна успела посмотреть внучку и вернуться, ведя за собой бабу Шуру. Та, как приклеенная, последовала за Эсфирь Марковной за стол, все время что-то приговаривая.
– Вот спасиба, такая тебе спасиба, ага, – приговаривала она, внимательно следя за тем, чтобы бабушка Нина поставила для нее тарелку и нагрузила ее пирогами. – Пряма не знай, что бы делала, кабы не ты. Чайку покрепче давай, ага. Пусть мать-то посидит теперь, ладно, что пришла.
– Бабушка! – потянулся было к бабе Нине Сергей, подставляя тарелку, и осекся. На него, к счастью, не обратили внимания, только баба Шура сказала, отнеся это на свой счет:
– С мясом больно вкусный, давай с мясом положу тебе, ага.
Дед постучал ложкой по стакану, который стоял перед ним в красивом потемневшем от времени серебряном подстаканнике:
– Внимание! Как мне стало известно, вчера у Михаила Андреевича был день рождения. Он человек скромный, поэтому не стал широко оповещать о нем общественность. Но мы… – тут он потянулся за свертком, который его невеста с готовностью подала ему с письменного стола, – его поздравляем и желаем ему счастья!
Михаил Андреевич округлил глаза:
– Надо же, – умиленно повторял он, принимая завернутые в грубую оберточную бумагу подарки, – и откуда вы только узнали.
Он сиял. Справа от Сергея раздалось знакомое деликатное покашливание. Смущенно улыбаясь, поднялся с рюмкой в руках Григорий Иванович. Его жена влюбленными глазами смотрела на него.
– Сейчас Гришенька скажет тост, – объявила она.
Григорий Иванович еще раз кашлянул и торжественно объявил:
– О нашем имениннике можно говорить только в стихах:
Когда он по аллее выходит на проспект,
Мужчины зеленеют, а дамы смотрят вслед.
Высок, красив и статен,
Нам всем давно знаком,
Прекрасный наш приятель, что с нами за столом.
Так будь здоров и весел,
Останься полон сил,
Для женщин интересен,
Друг наш – Михаил!
Сергей энергично захлопал. Все зашумели, поддерживая, и дружно выпили и за друга Михаила, и за автора прелестного тоста.
Баба Шура все это время шумно вздыхала, охала и всячески пыталась обратить на себя внимание Эсфирь Марковны. Еле дождавшись, когда станет немного потише, она простонала:
– И вся-то я болю, сердешная, ага!
Эсфирь Марковна невозмутимо наливала себе чай и делилась с Маргаритой Николаевной рецептом крыжовенного «царского» варенья.
– Накалывать ягодки надо в двух местах, и обязательно толстой иголкой…
– Ох, и везде-то болит, и никому-то я не нужна!
Сердобольная Маргарита Николаевна повернулась к бабе Шуре.
– И где у вас болит? – вежливо поинтересовалась она.
– А становая жила, ага, – с готовностью откликнулась баба Шура.
– Это где же такая? – спросила Эсфирь Марковна.
– Не знаешь? – удивилась баба Шура.
– Нет.
Баба Шура неторопливо встала и обошла вокруг ничего не подозревающей Эсфирь Марковны, которая мирно прихлебывала чай с вареньем.
– Вот здесь, – сказал она и с размаху ткнула пальцем ей в спину, попав прямехонько в болевую точку.
Эсфирь Марковна подпрыгнула на месте и уронила ложку с вареньем. К тому моменту, когда она снова смогла дышать, баба Шура как раз закончила рассказывать ей о том, в каком месте спины у нее тянет, в каком – колет и в какой части организма у нее наблюдается полное «мление» вплоть до онемения.
– Ох! – промолвила Эсфирь Марковна и отодвинулась от нее подальше.
– А больше у вас ничего не болит? – осведомилась Маргарита Николаевна.
– Болит, ох, болит, – пожаловалась баба Шура. – Коготышки болят.
– Что? – вырвалось у Эсфирь Марковны.
– Не знаешь? – опять поразилась болезная соседка.
Эсфирь Марковна затравленно прижалась к мужу.
– Да на лапостях, так и ноют коготышки, ага! – баба Шура вытянула ногу в огромном неуклюжем тапочке, похожем на футляр для скрипки, и помахала ею перед публикой для убедительности.
К счастью для Эсфирь Марковны, невеста деда Нина, которую Сергей все время хотел назвать бабушкой, поневоле обижаясь, что она его не узнает, внесла пирог с яблочным вареньем, и внимание бабы Шуры полностью переключилось на него.
Сергей сидел и пытался разобраться в своих чувствах. С одной стороны, он понимал, что молодая девушка, которой являлась его бабушка, не могла его узнать. С другой стороны, он вопреки собственному разуму надеялся, что ее сердце почувствует в нем родного человека. К общению с дедом он относился совершенно спокойно. Но, опять же, вернувшись к себе, он спокойно мог прийти к нему в гости, хоть и к постаревшему на пятьдесят с лишним лет. Поэтому он жадно ловил минуты общения с бабулей, которые подарил ему барсовский эксперимент.