Неизбежная могила
Шрифт:
— Я понимаю, — сказал Страйк. — Я также хотел спросить еще кое-что...
— Баз рассказал тебе о моих кошмарах? — спросила Эбигейл бесцветным тоном.
Страйк колебался.
— Да, но я хотел спросить не об этом, и позволю себе подчеркнуть, что для меня, тот факт, что ты и твоя подруга пытались предотвратить порку, говорит гораздо больше...
— Не надо, — сказала Эбигейл. — Не пытайся, мать твою, казаться — эти ублюдки. Мне даже не позволено скрытно видеть свои кошмары.
— Я понимаю...
— Ой, да отвали, — заявила Эбигейл — Просто отвали.
Страйк был уверен, что она плачет. Из-за приглушенных звуков, доносящихся из трубки, и упрекающего взгляда его напарницы с сиденья рядом с ним, он не был чересчур доволен собой.
— Извини, — произнес он, не очень понимая, за что извиняется. Разве что за то, что впустил Барри Саксона в свой кабинет. — Я не собирался упоминать об этом. Хотел спросить о сестре Алекса Грейвса, Филиппе.
— Что с ней? — спросила Эбигейл, охрипшим голосом.
— При встрече ты сказала, что твой отец веревки из нее вил.
— Так и было, — ответила Эбигейл.
— Значит она бывала на ферме, не так ли?
— Приезжала к своему брату, да, — сказала Эбигейл, явно стараясь говорить естественно. — Что ты делаешь на A40?
— Еду в Торнбери.
— Никогда о таком не слышала. Ладно, хорошо — тебе, пожалуй, пора.
И прежде чем Страйк успел сказать что-то еще, она завершила разговор.
Страйк оглянулся на Робин.
— Что думаешь?
— Думаю, она права, — ответила Робин. — Нам пора.
Она завела двигатель и, дождавшись интервала между автомобилями, выехала на дорогу.
Они ехали минут пять, не разговаривая друг с другом. Пытаясь разрядить атмосферу, Страйк наконец сказал:
— Я не собирался говорить о ее кошмарах. Мне неловко за это.
— И где же твоя деликатность, когда речь идет о Флоре Брюстер? — холодно спросила Робин.
— Ладно, — произнес Страйк, теперь уже уязвленный, — я и близко не подойду к этой чертовой Брюстер, но поскольку именно ты в полной мере испытала все ужасы фермы...
— Я никогда не называла это «ужасами», я не говорю, что я пережила военные преступления или что-то в этом роде...
— Да ради всего святого, я не говорю, что ты преувеличиваешь, насколько все было плохо. Я лишь хотел сказать, что если есть свидетель того, что они реально кого-то убили, мне кажется...
— Дело в том, — сердито бросила Робин, — что Эбигейл Гловер больше твой тип, чем Флора Брюстер, поэтому ты чувствуешь себя виноватым, что заставил ее выдавить слезу, тогда как...
— Что это значит, «больше мой тип…»?
— Сделала себя сама, пошла на службу в пожарную часть, делает вид, что ничего не произошло...
— Если тебе от этого станет легче, то у нее проблемы с алкоголем, граничащие с зависимостью, и она кажется безрассудно распутной.
— Конечно, мне от этого не легче, — яростно ответила Робин, — но ты крайне недоброжелательно относишься к богатым людям! Ты осуждаешь Флору, потому что она может позволить себе консультации Пруденс и «сидит на заднице», в то время как...
— Нет, дело в том, что Брюстер рисует вместо того, чтобы...
— Что,
— Она же, черт возьми, не рисует их и не выкладывает в сеть с логотипами ВГЦ! Заметь, Брюстер не столь больна, чтобы залечь на дно, как только я упомянул о Дейрдре Доэрти, подумав: «Черт, это привлекло немного больше внимания, чем я рассчитывала!»
Робин ничего не ответила на это, лишь уставилась на дорогу перед собой.
Напряженная атмосфера в машине сохранялась на протяжении всей поездки по автостраде, каждый из партнеров был поглощен своими неприятными мыслями. Страйку пришлось столкнуться с неприятным опытом разоблачения собственных предрассудков. Что бы ни утверждала Робин, у него действительно сложилось нелестное представление о девушке, нарисовавшей труп Дейрдре Доэрти, и, если быть абсолютно честным (чего он не собирался произносить вслух), он причислил ее к женщинам, наслаждающимся сеансами рэйки в роскошной клинике доктора Чжоу. Не говоря уже о детях его отца, живущих за счет семейного богатства, защищенных своими трастовыми фондами от суровых реалий жизни вынужденных работать людей, и в случае необходимости имеющих под рукой дорогих специалистов и частных врачей. Несомненно, этой девушке, Брюстер, пришлось несладко, у нее были годы, чтобы осмыслить увиденное на ферме Чапмена, нежась под солнцем Новой Зеландии, и вместо того, чтобы добиваться справедливости для утонувшей женщины и успокоения для ее оставшихся сиротами детей, она сидела в своей уютной квартире на Строберри-Хилл и предавалась живописи.
Внутренние размышления Робин были тревожными в другом смысле. Несмотря на то, что она подписывалась под каждым словом, сказанным ею в адрес своего партнера, ей было неприятно осознавать (не то чтобы она хотела в этом признаться), что подсознательно она хотела вызвать ссору. Какая-то часть ее души стремилась нарушить то удовольствие и легкость, которые она испытывала, оказавшись снова в «лендровере» со Страйком, ведь она только что сказала Мёрфи, что любит его, и не должна была испытывать беспричинное удовольствие от перспективы провести несколько часов в дороге с кем-то другим. Она также не должна была думать о человеке, которого якобы любила, с чувством вины и дискомфорта...
Молчание в машине длилось целых полчаса, пока Робин, втайне негодуя, что именно ей приходится ломать лед, и устыдившись собственных скрытых мотивов, заставивших ее вспылить, не сказала:
— Слушай, прости, что нагрубила. Я просто... Наверное, я больше на стороне Флоры, чем ты, потому что...
— Я понимаю, — Страйк почувствовал облегчение от того, что она заговорила. — Я не имею в виду... Я знаю, что не был в Домике для уединения.
— Нет, не могу представить, чтобы Тайо захотел вступить с тобой в духовную связь, — ответила Робин, но мысленный образ Тайо, пытающегося повести значительно более крупного Страйка к одному из деревянных домиков, заставил ее рассмеяться.