Неизменная любовь
Шрифт:
Эйлин, к моему большому удивлению, сама ничего не сказала про музей старообрядцев, которые после революции по льду и снегу на санях везли к соседям свои монастырские ценности и самих себя. Привезли и до сих пор счастливо живут на финской земле. Вполне возможно, что католичку просто не впечатлили старинные православные иконы, да и Бог с ними, с иконами, крестами и прочими разделителями народов. Нам нужно объединяться для нахождения семейной гармонии.
И вот, когда я перекочевала на диван, Эйлин вдруг подсела ко мне и выдала, что Майкл рассказал ей, что его мама тоже вяжет. Тоже? Отлично,
Господи, ирландские фейри, похоже, тоже сошли с ума — со мной решили завязать на расстоянии тесные семейные отношения. Приплыли…
— Яна, тебе это нравится? — спросил Слава, когда я допоздна просидела с крючком над кружевной лошадкой.
Я подняла глаза от вязания:
— Я не привыкла бросать начатое на полпути.
Наши глаза встретились: я не знала, о чем он сейчас думал, но надеялась, что о нашем примирении, которое могло все еще оказаться перемирием. Нет, я не остановлюсь на полпути, я все-таки не просто склею, а отшлифую чашку нашего с ним брака.
Слава снова помог мне умыться, но одевать меня в пижаму отказался.
— Я хочу чувствовать тебя во сне. Я безумно соскучился по твоему телу. Безумно…
Я прижалась к его груди и сомкнула пальцы на ее белых завитках, не позволяя мужу стащить с себя халат. Дверь закрыта, но в спальне собака — для меня это как ребенок, спящий под боком.
— Слав, тут некоторые решили, что ко мне можно заходить без стука, — прошептала я, не поднимая головы. — Наверное, уверены, что у родителей уже давно ничего такого быть не может…
— Вот именно, Янусь, — Я почувствовала на волосах знакомый поцелуй. — Ничего такого у нас давно не было. Надо наверстывать упущенное, а то я боюсь не успеть запрыгнуть в последний вагон.
— Трамвая? — я тихо хихикнула. — Когда ты в последний или в первый раз пользовался общественным транспортом?
— Я ездил на поезде…
— Когда?
— Давно… Яна, ты не сумеешь заговорить мне зубы. Я все равно тебя раздену…
И я опустила руки — покорно, я давно покорилась ему и не жалею об этом — только иногда вскидываю голову, чтобы щелкнуть кое-кого по носу, чтобы не зазнавался…
— Мам, кто-нибудь будет на завтрак овсянку?
Я еле оторвала от подушки голову и даже не взглянула, какую часть моего тела прикрывает сейчас одеяло. Миша держал руку на ручке настежь распахнутой двери.
— Все будут, — ответил за меня Березов. — И закрой дверь. Немедленно. Мы тебя стучать никогда не учили? Или в Ирландии другие порядки?
Секунда тишины, и Миша, извинившись, закрыл дверь.
— Это твое воспитание, все можно, — рыкнул Слава мне в плечо.
— Все можно — это как раз твое, — огрызнулась я в ответ и расхохоталась.
Тихо. Чтобы ни внизу, ни через холл меня не услышали.
Мы все чинно позавтракали овсянкой с ирландским заспиртованным медом, и я решила всеми правдами и неправдами выставить молодую хозяйку с моей кухни.
— Мама, ты не можешь ехать с нами в замок, — взвился Мишка. — И в Ирландии в каждой деревне свой замок. Мы хотим побыть с тобой!
— Вечером вы побудите со мной, а сейчас покажи Эйлин финский замок. И привези мне вашу фотографию в костюмах, как есть у нас с папой, понял? Папа проследит…
— Яна, я никуда без тебя не поеду…
Березов что, экспериментальным методом за одну ночь выучил английский? Как он понял, что я говорю сыну?
— Слава, я в порядке, — ответила я все же по-русски. — Этот сапожок просто чудо чудное. Бабушку возьми, а дедушку оставь. Папа не сможет подняться по крутым лестницам.
Если бы Березов не согласился ехать, я бы выпинала его из дома своей костяной ногой! Пусть едем с сыном — иначе потом меня поедом съест. И мы остались с папой одни, вышли на веранду — он с книжкой, я с крючками для ирландского кружева. Говорить мы особо не собирались. Сплетничать о детях я бы точно не стала. Но вдруг он заговорил. Первым!
— Ян, у вас все спокойно?
— Что ты имеешь в виду, пап?
— Все! И Мишу, и его девушку и… ту девочку из детдома.
Я расправила плечи, выкатила грудь, набрала побольше воздуха в легкие и ответила просто:
— Пап, мы об этом не говорим.
— То есть вы окончательно решили не брать ее к себе?
— Пап, мы об этом просто не говорим. И, пожалуйста, не поднимай эту тему. Тем более при Мишке.
Я и боялась, что Березов молчит только потому, что в доме сын, и он не хочет посвящать Мишу в данный вопрос. Наверное, боится, что Мишка станет на мою сторону, ни секунды не колебаясь. Но, когда все разъедутся, и мы действительно останемся с ним наедине, Слава спросит — не передумала ли я? Обязательно спросит. И я безумно боюсь его реакции на мое твердое «нет». Он же не думал купить мое «да» бриллиантиками? Он же не такого плохого обо мне мнения. Я надеюсь…
Вечером беседа получилась более оживленной. Эйлин, как и на фотографии, подносила к столу всякие блюда, будто у нее единственной в этой семье были здоровые ноги. Без косметики, вся такая яркая с веснушками, она действительно будто сошла с какой-нибудь пасторали — пастушка-служанка в средневековом наряде. Мишке вот костюм бара не шел, особенно берет!
— Эйлин, хватит бегать. Пожалуйста, сядь со всеми за стол. У нас есть художник. Его фамилия Репин. Наш, хотя финны считают его своим, и если вы зайдете в художественный музей перед отлетом из Хельсинки, который рядом с вокзалом, то первой картиной вы увидите его полотно. То, которое он лично, наверное, подарил финскому правительству, когда финские делегаты явились к нему на дачу, которая после революции оказалась на время финской территорией, с предложением финского гражданства.
— Мам, без политики…
— Я вообще-то про историю, которую все, кроме Эйлин, знают. Так у него в столовой стоял круглый стол, и на нем в центре был установлен такой типа штурвал, чтобы каждый мог прокрутить к себе стол и взять нужное блюдо. У него в доме было самообслуживание. От самого входа до стола. Сам разделся, сам вымыл руки, сам положил себе еду. Если кто-то вдруг решал за кем-то поухаживать, тут же с позором отправлялся на крохотный балкончик и рассказывал в наказание смешную историю.