Нэлли
Шрифт:
Дверь отворилась, и он увидел стоявших перед ним трех вооруженных узбеков.
Он сразу узнал того молодого парня, который призывал толпу подняться против властей. Узнал он также и бывшего арбакеша Юнуску.
«Ишь, ты, проклятый голоштанник, и ты туда же», мелькнуло у него в голове; но, опасаясь за собственную шкуру и желая отвлечь незваных гостей от своего дома, он, отвешивая низкие поклоны, побежал в чай-ханэ.
Там господствовал полный беспорядок.
Не было ни огня, ни посуды.
Часть ковров, покрывавших помещение, исчезла.
— Ну, давай скорей чаю, нам некогда! — грозно прикрикнул на хозяина Магомедов.
А тот, раздувая огонь, с любопытством и с некоторым страхом искоса посматривал на пришедших.
В особенности его внимание привлекал Юнуска.
«Совсем он стал другим человеком», думал Мустафа.
Действительно, с Юнуской произошла большая перемена. Он казался выросшим на несколько вершков.
Всегда опущенная голова арбакеша теперь была гордо поднята вверх. Глаза его сверкали каким-то лихорадочным блеском, а на поясе, в военной кобуре, висел большой револьвер.
Положив возле себя солдатскую винтовку, Магомедов непринужденно уселся на ковер. Кто примеру последовали и двое других.
У каждого из них было по ружью, а на поясных ремнях висели патронные сумки.
Мустафа поставил перед гостями чашки, принес лепешек и кунган с чаем.
— Что слышно про Алим-бая? — спросил Магомедов хозяина.
Тот сначала было замялся, но вид револьвера и ружей развязал у него язык.
— Алим-бай убежал, — сказал он. — Как только все ото случилось, он со своими джигитами ускакал в горы.
— Куда? — лаконически спросил Магомедов.
— Да люди сказывают, что к алайским киргизам все они ушли, — ответил тот.
— Кто все? — допрашивал узбек.
— Алим-бай, его амины, джигиты да много, много русских офицеров и солдат, — пояснил хозяин. — Сказывают, что всю ночь видели, как войска тянулись по Уч-Курганской дороге к перевалу Тенгиз-баю.
— Так, — глубокомысленно произнес Магомедов и задумался.
— Вот что, Измаил, — обратился он к сидевшему рядом с ним товарищу, — возьми-ка ты лошадь у Мустафы, — у него их с десяток стоит на конюшне, — да поезжай скорей к комиссару
Кузьме. Ты все ему расскажешь, что говорил Мустафа, да передай товарищу Кузьме, что я со своими буду завтра перед самым рассветом в Уч-Кургане.
Измаил допил свой чай и пошел во двор караван-сарая.
Через несколько минут его стройная фигура, гарцуя на прекрасном туркменском коне, пронеслась галопом мимо чайной.
Глубоко вздохнул Мустафа, глядя вслед удаляющемуся всаднику и, махнув рукой, побрел в свою саклю.
Между тем Магомедов с Юнуской затягивались кальяном, окутываясь густыми облаками дыма.
— А жаль, что Алим-баю-минбаше удалось убежать, — глубоко вздохнув, проговорил Юнуска.
— А тебе хотелось бы его захватить живьем? — улыбаясь, заметил Магомедов.
Юнуска ничего не ответил, но густо покраснел, и зрачки его глаз вдруг заблестели, как у дикой кошки.
Он посмотрел на лежавшую рядом винтовку, затем потрогал рукой свою патронную сумку и, нахмурив брови, сказал:
— Алим-бай теперь стал начальником басмачей, и его надо взять живым или мертвым.
— Верно, товарищ Юнус, — хлопнув его по плечу, одобрил заявление бывшего арбакеша Магомедов, — но это не так просто, — прибавил он.
— Конечно, — отвечал Юнуска, — сначала необходимо хорошенько выследить его шайку.
— До Уч-Кургана всего двадцать пять верст, нам нужно пробраться туда незамеченными к рассвету, — сказал Магомедов.
Юнуска опустил голову и задумался.
Мавзолей в Самарканде
— Вот, что, — после долгот раздумья предложил он. — Ты, товарищ Аслан, не езди в Уч-Курган, тебя могут узнать; многие ведь видели тебя на базарах, когда ты произносил свои речи. Меня же никто не знает, кроме Алим-бая. Да он, наверное, меня успел позабыть; разве мало было таких, которых он обирал в своей жизни, всех ему не припомнить. Лучше я как-нибудь туда проберусь и мне удастся все высмотреть, что делается у Алим-бая, — сказал он.
— Рискованное ты затеваешь дело, Юнуска, — серьезно отвечал Магомедов, — но раз ты серьезно на это решился, то желаю тебе успеха. Хорошо ли ты знаешь эти места? — спросил он.
— Я-то? — переспросил Юнуска, оскаливая свои белые зубы и улыбнувшись во весь рот.
— Я часто бывал в Уч-Кургане, — сказал он. — Сколько раз проезжал я по Исфайрамскому ущелью и через перевал Тенгиз-бой спускался в Алайскую долину к крепости Дараут-Кургану. Я хорошо говорю по-киргизски, — прибавил он.
— Так тебя там знают, — разочарованно заметил его собеседник.
— Давно это было, когда Л еще ездил с отцом покупать у кара-киргизов лошадей и баранов, никто меня не узнает теперь, — отвечал Юнуска.
— А как же ты с горами так хорошо познакомился? — спросил Магомедов.
— А вот как, — отвечал Юнуска, — отец закупил баранов, оставил стадо под моим надзором, а сам уехал обратно домой. Дело было летом; сам знаешь, какая сочная трава в это время в Алайской долине. Ну, вот мы и решили покормить хорошенько баранов; к осени же отец должен был приехать за ними, чтобы пригнать стадо в город.
— Мне было в ту пору двенадцать лет. С киргизскими детьми я скоро сдружился и начал, как и они, с утра до ночи ездить верхом. Ходили мы частенько с ребятами и на охоту за горными куропатками, таскали из птичьих гнезд яйца, ловили ящериц, били змей, взбирались на большие высоты, словом, слонялись по горам.
— Ну, а бараны твои что же делали? — спросил Магомедов.
— А что им делать. Паслись они вместе с киргизскими стадами. Киргизы — народ честный, у них ничего не пропадет.
Прошел месяц, а отец не приехал. А я и радуюсь.