Нэлли
Шрифт:
Все как будто покрылось густым северным инеем, и кажется, что какая-то фантастическая зима внезапно сковала весеннюю природу Азии.
Воздух переполнен ароматом распустившейся белой акации и роз.
Царит мертвая тишина.
Все уснуло среди этого чарующего пейзажа, и только иногда раздается протяжная песня запоздавшего арбакеша.
Но вот и она умолкла вдали.
И снова все тихо, бездыханно тихо вокруг.
Вот и болото Сары-су блеснуло яркой белесоватой полоской. И снова исчезло, скрывшись в темных зарослях камыша.
Опасно переезжать ночью это болото.
Ну, да не в первый раз едет Юнуска по этим местам.
Не задумавшись, гнедой вступил в воду, и вскоре арба с шумом погрузилась до самых осей в холодные воды заросшего камышом болота.
— Ага-ага-ага, ага-га! — понукает Юнуска свою лошаденку.
Животное напрягает все свои силы, медленно влача по илистому дну тяжело нагруженную арбу.
Видит Юнуска, что выбивается из сил его лошадь, а остановиться нет возможности. Так засосет арбу, что и не вытянуть потом, да и хлопок подмокнет.
Задергал Юнуска поводьями, да толку мало.
Животное рванулось вперед, а арба ни с места. Засели ее колеса в вязкое дно.
Испугался арбакеш и соскочил в воду.
Обошел он кругом арбы, попробовал сдвинуть одно колесо — напрасно.
Подошел он к лошади, дернул под уздцы, стоит на месте гнедой, словно вкопанный.
«Хоть подъехал бы кто-нибудь», думает Юнуска и не замечает, что вода уже доходит ему выше колен.
Но тихо все кругом, и лишь громкий неподражаемый концерт лягушек с переливающейся трелью жаб нарушает гробовую тишину ночи.
Подошел снова Юнуска к лошади и начал тянуть ее за повод.
Забыл он про то, что утомилась его лошадка, что по целым неделям не видела она ничего, кроме тощего снопа клевера или соломы.
Помнил только арбакеш, что кормил ее сегодня ячменем.
Чувство досады наполнило его существо и вызвало внезапный прилив злобы против неповинного животного.
— Обожралась! — закричал он и в припадке гнева стал стегать своего друга нагайкой.
Бедная лошадь рвалась в стороны, а арба по-прежнему оставалась неподвижной.
Наконец, собравши все свои силы, изнемогая от боли, как бы в полном отчаянии, животное рванулось вперед, и арба тронулась с места.
Обрадовался Юнуска.
Он бодро зашагал по колена в воде, подсобляя за оглоблю своей лошади тащить тяжелый воз.
Вот уже берег недалеко.
Твердая, сухая земля уже под ногами.
Осталось только выехать на небольшой откос.
— Ага! Ага! — кричит Юнуска и, понукая лошадку, быстро зашагал около колеса.
Лошадь, тяжело дыша, как-то вытянулась под оглоблями и, делая последние усилия, тащила в гору арбу.
Но вот она споткнулась, упала па передние колени и, упершись мордою в землю, силилась подняться.
Юнуска бросился к ней и, не теряя ни минуты, расхомутал упавшую лошадь.
Арба мерно перевалилась назад, поднялись вверх прямые оглобли.
Лошадь вскочила на ноги и снова рухнулась на землю.
Из ноздрей животного темной струйкою сочилась кровь.
Не веря своим глазам, с опущенными руками, стоял растерявшийся арбакеш над лежащим животным.
Лошадь пыталась поднять свою голову, но силы окончательно ей изменили.
Она как-то особенно глубоко вздохнула, захрипела и вдруг задрожала всем телом.
Еще несколько секунд, — и, вытянув неестественно ноги и голову, она словно окаменела.
— Нет правды, нет аллаха на небе, нет Магомета и его пророка, да будут прокляты все муллы и ишаны, обманывающие народ, — простонал Юнуска.
Он с ненавистью устремил свой взор в беспредельную небесную даль и, скрежеща зубами, погрозил ему своим кулаком.
Затем он перевел свой взгляд на черневшийся труп своего единственного верного друга, так жестоко и незаслуженно им обиженного.
Тихо склонился к нему Юнуска, и громкие рыдания раздались среди глубокой тишины ночи.
А луна все так же ярко лила свой серебристый свет, озаряя арбу, плачущего арбакеша и его мертвую лошадь.
V. НАЧАЛОСЬ
В городах и кишлаках обширного Туркестанского края царило необыкновенное оживление.
Многочисленные базары были переполнены народом.
Но большим дорогам неслись тысячи всадников на своих горячих скакунах.
Даже в горных аулах кочевников-киргизов происходило что-то непонятное.
В войлочных юртах оставались только женщины. Дети под наблюдением стариков беспечно играли поблизости своих жилищ.
Все мужское население спешило в ближайшие города, где началась уже расправа с царскими чиновниками и богатыми купцами.
Из уст в уста переходили новости, одна страшнее другой.
В чайханах, по базарам сидели местные жители и с напряжением слушали рассказы о том, как был арестован в Ташкенте русский генерал-губернатор.
Передавались подробности о кровопролитном сражении в Коканде, Андижане и Самарканде. В других городах также шла резня и, как рассказывали очевидцы, часть русских солдат перешла на сторону народа.
Появились какие-то большевики.
О них никто не мог сказать ничего определенного. Говорили, что эти большевики берут под свою защиту бедняков.
В большой чайхане на маргеланском базаре собралась целая толпа народа, но все это были рабочие или земледельцы. Их поношенные, засаленные халаты, истертые ичиги, выцветшие тюбетейки, загорелые лица и мозолистые руки сами за себя говорили, что тут собралась теперь одна беднота.