Нэлли
Шрифт:
Под большими навесами, накрытыми грубым холстом и плетенками из камыша, были устроены возвышения, напоминающие огромные четырехугольные кровати.
Они были сплошь застланы коврами.
Тут, на разбросанных подушках или попросту на ковре, сидели кружками и старики и молодые. Слуга подавали им чай в медных резных кунганах и подносили любимое узбеками курево — чилим. Отпивая глоток чаю и вдоволь накурившись, сосед передавал соседу и чашку и чилим, предварительно обтерев полою своего халата конец Камышевой трубки — этого курительного аппарата.
На
Уже подъезжая к базару, Юнуска почувствовал соблазнительный запах плова, и у него защемило в желудке.
Ведь для каждого мусульманина плов этот являлся излюбленным кушаньем! С какой завистью смотрел теперь Юнуска, как повара возились над ним в чай-ханэ. Они резали сочный лук тонкими кружками, поджаривали его в котлах с топленым салом, затем швыряли туда мелко изрезанную баранину, потом тонкие ломтики моркови, рис…
Через полчаса готовый плов вываливался на блюдо и подавался гостям.
Тут начиналось настоящее пиршество. Засучив длинные рукава своих халатов, пирующие ловко захватывали концами своих пальцев жирные крупинки риса, прижимали их к ладони и ловко клали себе в рот, не обронив ни одного зернышка.
Не выдержал такого зрелища проголодавшийся арбакеш.
Пошарил он в своем поясе [14] и нашел в нем тридцать копеек.
Быстро повернул он свою арбу в первый Караван-Сарай, купил сноп клевера и начал выпрягать своего гнедого. Лошадка почуяла запах душистой травы и, нетерпеливо заржав, потянулась к снопу.
14
Туземцы носят деньги обыкновенно завернутыми и пояс. Поясом служит большой величины платок.
Успокоилось голодное животное только тогда, когда ее хозяин, привязав ее к столбу, задал ей корму и медленной поступью побрел к чай-ханэ.
II. БАЗАРНАЯ НОВОСТЬ
Заплатил десять копеек хозяину чайной Юнуска.
Теперь он уже являлся полноправным гостем чай-ханэ и мог подсесть к любому из кружков ужинавших гостей. Таков уж обычай у мусульманских народов.
— Селям-а-лейкум, — почтительно поздоровался он, подходя к пяти узбекам, перед которыми слуга только что поставил огромное блюдо с душистым, дымящимся пловом.
— Алейкум-а-селям, — ответили сидящие, погладив, по обычаю, свои бороды обеими руками, посторонились, уступая место подошедшему гостю.
Все они были такими же арбакешами, каким был и сам Юнуска, а потому между ними завязался оживленный разговор.
Базар вообще в Азии, и особенно в Туркестане, является источником всех новостей. Кого только ни встретишь на базаре, чего только ни услышишь в чай-ханэ!
Сюда со всех концов съезжаются и бобылки и богатые.
Что бы ни случилось где-нибудь в самых отдаленных частях света, все это должно пройти через азиатский базар и разнестись, часто в искаженном виде, по всему краю, переходя из уст в уста.
Поев плова и обтерши засаленные пальцы, — кто о голенища своей обуви, а кто о ситцевые пояса, — все принялись за чай и, покуривая чилим, начали беседу.
— Да, новость большая, — проговорил длиннобородый толстый узбек.
Все навострили уши.
— В России больше нет царя, — сказал он таинственно.
— Как это нет царя? — вскрикнули все присутствовавшие.
— А так, нет его — и кончено! Народ его больше не захотел — и шабаш, — решительно заявил толстяк.
— Врешь ты все, — заметил один из сидящих.
— Вру? Ну, вот, как приедешь ты завтра в Коканд, так и сам узнаешь.
Туземный суд.
— Ну, а кто же теперь будет царем-то в России? — осторожно спросил Юнуска.
— Да никто, — просто ответил толстяк. — Народ сам будет управлять государством, — прибавил он.
— Не пойму я что-то, — недоверчиво заметал Юнуска.
— Да тут нечего и понимать, — вставил другой арбакеш. — Русский парод соберет свой Совет, выберет депутатов, а уж те будут знать, что им делать.
— Верно, — поддакнул толстяк, — мне говорили в Коканде, что и у пас будут Советы, и мы своих выборных посадим вместо русских офицеров и чиновников.
— Полно врать! — заметил Юнуска. — Так это и позволят тебе сделать! Ты, наверное, позабыл и про хакима, и про наших выборных волостных управителей.
И вспомнил Юнуска, как больно стегал его нагайкой хаким за то, что он однажды не сразу уступил ему дорогу. Вспомнил Юнуска также, как приезжали раз в его кишлак какие-то чиновники, порубили деревья в его саду.
«Жаль, — подумал он, — такие хорошие яблони и груши порубали, да два урюковых дерева совсем попортили».
Сам волостной Алим-бай присутствовал при этом, — значит, они имели на то право.
Посмотрели эти чиновники в какую-то трубу, смерили землю цепью и ушли.
Через год пришли другие люди, изрыли весь сад, что рядом с Юнускиным домом.
Ничего не понимал Юнуска, и только со временем он узнал, зачем все это делалось.
Через его землю провели русские железную дорогу.
Правда, волостной управитель Алим-бай дал Юнуске какую-то бумагу. Читали эту бумагу и мулла Ахмет, и кази Юнус, и оба они сказали, что Юнуске следует получить пятьсот рублей за отобранную у него землю. К кому только ни ходил Юнуска с этой бумагой, кому только ни подавал он просьбы! Но денег за отчужденную землю так он и не получил.
Пошел, наконец, Юнуска к самому губернатору и подал ему прошение.