Нелюди. Рождение Героя
Шрифт:
– Арршш зорб! – Уоллас выплевывает гномью брань, обычную для Акенторфа.
Выдергивает из сумки и рвет на ленты полотняный отрез. Сколупывает паразитов ножом, затем заматывает в кровь изъеденные подушечки лап. Пес терпит, в ужасе пуча глаза.
– Все, вали давай, – закончив, Уоллас шлепает Друга по крупу.
Неловко вздергивая конечности, дурак-пес шагает со страдальческим видом. Каждый раз, когда Уоллас на него смотрит, Друг складывает особенно скорбную морду:
«Пойдем, хозяин, домой?»
Ветошью бы его обмотать, хорошенько от гнуса закуклив.
«Вечером вычешу», – решает Уоллас. Затем вспоминает, что значит наступление ночи в этом проклятом Лесу.
3
Тени густеют, ложатся мазками, и будто в противовес им убыстряется ощущение времени. Уоллас все сделал не так, как советовали: нужно было провести внизу у Воды остаток дня и всю ночь.
Зачем поспешил, словно очарованный Ортахом? Смеркается, а силы уже на исходе. Отбитое тело болит, сопли снова нос обложили…
Устраивается в удобной развилке между вздыбленными корнями. Друг сворачивается в кукиш под боком и тяжело, с присвистом дышит. Пес похож на кучку сметенного со двора хлама.
Эльфийскую карту Уоллас давно вызубрил наизусть. Остается свериться со стрелкой компаса, обошедшегося в сущий бесценок, всего в три утренних звездочки, – спасибо щедрости приятеля-гнома. Тронте мастерил для сбыта купцам эту и другие поделки. Его немой старший брат обрамлял игрушки в дорогие тисненые ларчики.
Компас Уолласа в простом деревянном яйце. Он с радостью отмечает, что следует верным путем.
Послюнив палец, собирает крошево из сухарника, затем съедает самый биток из клубней реды. Расход припасов не радует: сложно усмирить жор, растущий вместе с тяготами перехода. На донце сумки припрятаны мешочек с вываренными, а после обжаренными желудями, еще горький фальшкорень, завернутый мамой в чистую тряпочку. Их время настанет, когда случатся по-настоящему голодные дни….
Родители предупреждали: в Лесу нет того, что человек назовет хоть отчасти съедобным. Сморщившиеся за зиму ягоды и плоды, полупрозрачные худые поганки, насекомые, коих в избытке на каждой пяди земли… все ядовито для путников. С водой надо блюсти осторожность, а с дичью – тем более.
Одна радость: не наступил сезон кровососов. Мошка едва пробудилась от сна, жужжит, липнет, но не грызет. Молодняк, бескрылый еще, ползает по перегною и листьям, виноградины коконов облепили деревья. Уоллас уверен, что свыкнется с обилием пакостной мелочи, но сейчас его мутит от отвращения. Чудится, будто мокрицы вошкаются в раструбах сапог, точат лыко подошвы, заползают за капюшон, в рукава, даже в порты…
Как по сигналу, все приходит в движение. Из-под земли выплескивается стая голокожих уродцев. Отпрянув, Уоллас успевает признать в них торопыжек-поземок, – уж больно запомнились по учебной гравюре.
Захочешь, таких не забудешь! Черепки с кулачок, по ушам бьют мотни с глазами, рожи ощерились щучьими зубками. Руки-лапы поджаты к выступающим утюжками грудинам. Поземки похожи на взбесившиеся тушки индеек, сбежавшие со стола мясника.
Человек для них слишком
Уоллас подскакивает, пинает ближайшую тварь. Тельце ее отлетает, шмякается о ствол дерева и остается недвижимым в корнях.
Все как один торопыжки замирают и смотрят, как испускает дух их споборник. Затем с яростным гоготом бросаются к Другу. Пес вырывается, улепетывает по дуге, возвращаясь за защитой к хозяину. Таранит немаленьким весом, опрокидывает на перегной. Уоллас больно бьется плечом о некстати вылезший корень. Торопливо вскочив, рубит не глядя, перекатывается на колени, снова бьет тесаком. На лицо брызжет теплое. Кровь?
Уродцы с кудахтаньем прыскают в стороны. Становится тихо, будто ничего не было.
Друг настороженно нюхает трупики. Косится с видом: «Ну что, наконец нагулялся? Теперь-то нам можно домой?»
Уоллас едва сдерживается, чтобы не пнуть трусливую псину. Не так он себе общий путь представлял.
Ээх… Душу гложет тревога за пса.
Уоллас наощупь перебирается через вывернутые корни и стволы упавших деревьев. Хлюпает промокшими сапожками в разметах, путается в ветвях, каждый прут норовит лицо разодрать. Помогли бы заговоренные очки, навроде эльфийских, только с прозрачными стеклами. А еще лучше – факел или переносной жировик.
Догадался шерстяным платком обмотаться, но глаза беззащитны, во тьму слепо таращатся. И кажется, весь Уоллас одни только глаза.
Он потерялся в ночи, разрываемой жуткими звуками: стонами и хохотом тварей, скрипом деревьев, всхлипами птиц. Шепчутся потревоженные кем-то невидимым ветви. Некто незримый за ним наблюдает, подходит так близко, что, кажется, руку протянешь – и можно дотронуться…
– Стоять! – Сквозь зубы командует Другу Уоллас.
Пес послушен, как никогда прежде. Громко дыша, жмется рядом с хозяином. Наверняка чует чужое присутствие.
Глаза сводит от напряжения. Уоллас ощущает себя беззащитным слепцом. Шаг за шагом он следует дальше, прикрыв локтем от веток лицо. В другой руке сжимает тесак, так крепко, что пальцы немеют. Поверх шапки накинут капюшон просмоленной ваточной куртки, и чудится, будто из-за него не видно ни зги.
Куда он идет – неизвестно. В компас не подсмотреть.
Ощущает, как чужой взгляд шарит по взмокшей спине, по бедрам, по икрам, как вместе с каплями пота скатывается вдоль позвоночника. Изо рта Уолласа рвутся клочья горячего пара.
«Нет там вообще никого», – сам себе не верит Уоллас.
Зубы стучат. Остро, до визга, хочется дома проснуться.
Прилипло к телу исподнее. Знобит. Прислониться бы к грузному дереву, упереться затылком, отдышаться и высморкать сопли… Нет. Снова страшно: вдруг Это вытечет сбоку, из-за плеча, и вгрызется в лицо? Это, что без утайки преследует?
В Лесу негде укрыться. Ему нужен надежный подельник, брат по оружию, кто-нибудь, кто в темноте видит. Живая душа. Как вайна у эльфов. Чтобы спина к спине, рука об руку, вместе дожать до утра.