Необыкновенные собеседники

Миндлин Эмилий Львович

Уткин начал читать и чем дальше читал, тем вернее завоевывал внимание неспокойной аудитории. Когда Уткин прочел:

От нас до бога,

Как от бога до нас...—

Маяковский бурно зааплодировал. Зал подхватил аплодисменты Маяковского — Уткину. Признание состоялось.

Успокоенный за Уткина, Маяковский покинул эстраду.

В двадцатые годы Маяковского особенно часто можно было встретить в Доме печати. Здесь, разумеется, не могло быть и речи о вечерах, подобных «чистке» поэтов. Да и вообще здесь он не столько читал стихи, сколько всерьез сражался со своими противниками. Очень интересны и яростны бывали его схватки

с Вячеславом Полонским, одним из очень немногих, способных устоять в дискуссиях с Маяковским. Здесь же в Доме печати Маяковский нередко отстаивал тогда еще спорные в глазах многих редакторов профессиональные интересы поэтов. На каком-то совещании редакторов газет московских и провинциальных Маяковского обвинили в том, что он требует с редакций высокий гонорар за стихи. Кто-то из одесских редакторов выступил с жалобой. Дескать, газета, готовя праздничный номер, обратилась к Владимиру Маяковскому с просьбой дать еще нигде не напечатанное стихотворение. Но газета не могла платить за стихи по московским ставкам. И Маяковский ответил отказом.

В ответ на все эти обвинения Маяковский гневно обрушился на редакторов, экономящих именно на поэтах. Маяковский негодовал: поэтов у нас не признают за профессиональных работников. Писание стихов не хотят признать профессией. А поэту деньги надобны и на штаны, и на комнату, и на телефон, и на ботинки на толстой подошве, чтобы ходить по редакциям. Редакторы охотно признают права всех других литературных профессий, но отказываются признать профессиональные интересы поэтов.

— Вы будете платить нам столько, сколько нам нужно, чтоб жить и делать стихи, служа революции стихами,— закончил он свою речь в защиту гонорара поэтов.

Несколько лет подряд в двадцатые годы я работал в «Вечерней Москве» — писал очерки, фельетоны, заметки. Первым редактором газеты был Михаил Кольцов, и при Кольцове гонорары были достаточны по тем временам. Но после Кольцова, особенно когда газета перешла к «Рабочей Москве», гонорары нам снизили. Маяковский часто бывал в редакции. Как-то, увидев, что я сдаю фельетон, он спросил:

— Сколько вам платят хозяева?

Я сказал.

— Мало. Надо заставить их уважать труд пишущих. А за судебный отчет сколько платят?

Сколько платят за судебный отчет, я не знал и подозвал судебного репортера, вернее, репортершу — уже пожилую жур-

налистку Мезенцеву. Она сказала Маяковскому, сколько получает за судебный отчет: «Шесть, семь рублей. За большой или сенсационный — десять».

Маяковский поморщился:

— Зачем же вы позволяете им так обращаться с вами? Если б платили сто рублей за отчет, я бы сам стал ходить по судам. Вот возьму сейчас и предложу себя в судебные репортеры.

Маяковский уже с порога ошеломил редактора:

— Хотите, чтоб я печатал у вас в газете судебные отчеты? Будете платить сто рублей за отчет? Буду писать.

— Соблазнительно,— покачал головой и улыбнулся наш молодой редактор.—Если б от меня это зависело, я бы, не задумываясь, согласился. Да начальство наше не разрешит, Владимир Владимирович. Мы теперь зависим от «Рабочей Москвы».— И вздохнул.

И было отчего вздохнуть. Судебные отчеты в газете, подписанные Владимиром Маяковским, могли стать фактом истории литературы.

У меня сохранился «юбилейный» номер журнала «Огонек», вышедший в 1924 году. «Огоньку» исполнился только год от рождения — с выхода первого номера.

Памятную дату отметили очень торжественно. Мы все сфотографировались на фоне плакатов, развешанных по стенам нашей редакции в Благовещенском переулке. В первом ряду сидели члены редакционной

коллегии: Михаил Кольцов, Ефим Зозуля, Леонид Рябинин. Ныне, когда смотришь на этот снимок, многих недосчитываешься в живых. А выжившие из молодых людей превратились уже в стариков. Известный художник-карикатурист Борис Ефимов, брат Кольцова, выглядит на этой фотографии совсем еще мальчиком. Фотография была напечатана в юбилейном номере. В двух-трех газетах появились заметки о том, что исполнился год со дня выхода первого номера «Огонька». В Доме печати на Никитском бульваре состоялся вечер и банкет «огоньковцев» и их друзей. Среди друзей тогдашнего «Огонька» был и Владимир Маяковский.

После банкета (в духе того времени совершенно безалка-гольного) и после неизбежного фотографирования за банкетным столом группами разбрелись по хорошо освещенным гостиным Дома печати. Маяковский оказался в центре одной из групп. Рядом с ним на диване, обитом дореволюционно-роскошным шелком, сидел Михаил Кольцов, а напротив в сдвинутых креслах — поэтесса Евгения Николаева, с трубкой в зубах тучный репортер К. Г. Григорьев, прозванный «Капитаном Чугунной Ногой», Михаил Левидов,я и «журналист» Янов-Геронский. Об этом Янове-Геронском уже и тогда рассказывали немало скандальных историй. Фигура его привлекла внимание и Михаила Булгакова, и в одном из своих рассказов Булгаков зло изобразил Геройского — «человека, всегда смотрящего вбок». А много позднее (уже в шестидесятые годы!) газета «Известия» поместила статью о Геройском (даже с его портретом) как об авантюристе, торгующем антисоветскими сплетнями и слухами: он обменивал их на подержанное тряпье у некоторых иностранных корреспондентов, падких до материала такого рода. Но в двадцатые годы до полного разоблачения Янова-Геронско-го было еще далеко, относились к нему иронически, но его терпели.

В годы, когда большинство из нас все еще щеголяли в обмотках и не могли заработать на приличный костюм, Геройский выделялся своим «нэпманским» видом: дорогими заграничными галстуками, опереточно-шикарным костюмом, тросточкой с драгоценным набалдашником из слоновой кости, бог весть где добытыми шляпами «борзалино».

Года за три до работы в редакции «Огонька» он ездил в агитпоезде Михаила Кольцова и, как вспоминал Кольцов, не раз ставил спутников по агитпоезду в трудное положение своими нарядами, такими же эксцентричными, как и его поведение...

Писания его были примечательны только тем, что писал он печатными буквами, да и то главным образом подписи к фотографиям из заграничных иллюстрированных журналов. Он не был, однако, неучем, знал языки.

В редакциях той поры царил дух невероятной терпимости. Увидеть попугайчатую фигуру Геройского, так же как и услышать его картавый голос, можно было в редакциях всех иллюстрированных журналов, терпел его и Кольцов.

Вот этого человека Маяковский и «взял в работу». Выбранный Яновым псевдоним — Геройский — звучал комически пышно и претенциозно. Маяковский знал настоящую фамилию «вбок смотрящего человека».

— Зачем вы выбрали такой псевдоним, Янов? Чтоб не позорить фамилию вашего отца? Это вы правильно сделали. Вполне подходит к вашему виду. С таким галстуком, в таком костюме, с такой тросточкой вам только и называться — Геронский!

Жалостливая Николаева улыбнулась:

— Зачем вы обижаете бедного Геройского, Владимир Владимирович?

— Во-первых, не я его, а он сам себя обидел. А во-вторых, ему нравится, когда о нем говорят. Ведь вам нравится, Янов, то, что я о вас говорю?

Скосив глаза на сторону, Янов-Геронский даже порозовел: