Необыкновенные собеседники
Шрифт:
Тем не менее очень много писателей, живших в Москве и
* Ленинграде, одновременно сотрудничало и в «Накануне» и в журнале «Россия».
Из списков сотрудников журнала «Россия» я могу выписать имена, появлявшиеся и на страницах «Накануне» и его приложений. Вот они: Н. П. Ашешов, Э. Ф. Голлербах, Ефим Зозуля, Всеволод Иванов, Мих. Кузмин, Мих. Левидов, Як. Лившиц,
* Вл. Лидин, Л. Лунц, О. Мандельштам, В. В. Муйжель, Ник. Никитин, Ю. В. Соболев, К. Спасский, Конст. Федин, да и другие.
Но было ли все же отличие «накануневцев» от «российцев», ~ или «россиян», как они сами себя называли? Наилучшее представление о том, как понимали это отличие сами «российцы», дают выдержки из напечатанной в № 1 журнала «Россия» ~ (август 1922 г.) статьи очень известного до революции писателя Тана-Богораза — «Сменовехи» в Петрограде».
Это статья о петроградских гастролях двух Юриев — Ключникова и Потехина, представителей «Смены вех» в эмиграции и, стало быть, «накануневцев».
В советской печати все чаще встречалось выражение «Россия № 2». Именно так называли теперь русскую эмиграцию.
Ключников и Потехин прибыли в СССР едва ли не первыми посланцами этой России № 2.
Вот как описывал в журнале «Россия» Тан-Богораз выступление «сменовеховцев» в Петрограде:
«Что сказать о речах докладчиков? Люди они красноречивые, находчивые в спорах, говорили в Москве не однажды, и в Петербурге дважды, и будут еще говорить».
«...Совсем незачем приезжать из-за границы, чтобы учить рас, россиян, уму-разуму. Мы и заграничные («сменовехи») меняли по-разному вехи. Они были на том берегу, на сухом и удобном местечке, переставляли вехи по-сухому, да так и побежали по дорожке прямехонько в Москву...»
«Оттого их сменовеховство — сладкое, как сахарин. Наше горькое, как полынь. Они — переливчатые, звончатые, многогранные, многоцветные, как радуга, гибкие, как юный тростник... И не к чему колоть нам глаза, выговаривать каждую минуту — вы, мол, такие и сякие, граждане второго сорта, не старшие, а младшие...»
«С берлинской «сменовехой» мы, русские, в одном совпадаем, в другом, тем более, расходимся».
«В оценке Европы совершенно совпадаем. Европа потеряла мировую гегемонию, стоит перед новой войной, а потом раньше или позже перед социальной революцией».
«Долой интервенцию Антанты!» — подписываюсь обеими руками.
«Советская ориентация!» — конечно, какая же иная! Мы давно перестали заблуждаться...
«Красная Армия — защита и украшение России». Так.
Всё приемлю, подо всем подписываюсь.
Но дальше начинается томный вздыхающий минор... Отречемся... не от старого мира,— отречемся от притязаний на власть! Что за .чертовщина? Кто притязает на власть?..
Мы не можем принять вашу странную берлинскую доктрину. Она забегает то справа, то слева. Чего тут только нет. Социализм и либерализм, метафизика и лирика. Право — и сила вещей. А острые углы сглажены, простите, сервилизм.
Просоветская проповедь. Не будьте просоветскими, будьте просто советскими или будьте просто самими собой. Хотя вы и юристы, не разыгрывайте адвокатов. Ведь это не судебный процесс. Никто не нападает, а потому не защищайте. Власти советской служите. Мы тоже ей служим, как умеем, за страх и за совесть. Но одно дело служить, другое прислуживаться...»
Ключников и Потехин обращались к русской интеллигенции, давно решившей для себя «проклятый вопрос», с теми же словами, с которыми они обращались к России № 2, к эмигрантам. Но то, что могло «прозвучать» в эмиграции, не звучало здесь, на советской земле, в среде русской интеллигенции.
Даже на страницах «Накануне» бросалась в глаза разница между писаниями берлинских сотрудников и сотрудников, живших и работавших в Советской России,— москвичей, петроградцев.
Мы чувствовали себя на страницах их газеты свободнее, чем они.
Берлинским «накануневцам» не в редкость было «переусердствовать». Как тут не вспомнить упрек Тана-Богораза в их «переливчатости».
Одним из виднейших берлинских сотрудников «Накануне» был знаменитый до революции журналист Илья Маркович Василевский (He-Буква). Я еще мальчиком был, когда имя Василевского (He-Буквы) гремело по всей России. Не существовало сколько-нибудь начитанного гимназиста в России, не знавшего имени этого талантливого, бойкого и хлесткого журналиста.
Фельетоны И. Василевского (He-Буквы) в литературных приложениях к «Накануне» всегда привлекали внимание читателей. Они не отличались оригинальностью мысли или особенной глубиной, но были написаны с истинным блеском, всегда остроумны и, разумеется, читались легко.
В «Литературных приложениях» к одному из сентябрьских номеров «Накануне» в 1922 году появился очередной фельетон He-Буквы под названием «Молодняк» — об автобиографиях писательской группы «Серапионовых братьев» — Льва Лунца, Всеволода Иванова, М. Зощенко, Конст. Федина и других.
Сейчас эти автобиографии забыты. А тогда они наделали много шума. И. М. Василевский (He-Буква), должно быть, не читал в советских газетах статей об этих автобиографиях. Иначе он никогда не решился бы на страницах «Накануне» умиляться «оторванностью серапионов от какой бы то ни было политики, отсутствием интереса к ней»! Он не стал бы восторгаться «группой бесспорно талантливых людей и вдруг без готовых идеалов»! Он наверняка сочувствовал высказываниям «Серапионовых братьев», но он никогда не решился бы накануне своего возвращения в СССР публично хвалить их за эти высказывания, если бы знал, как приняты они в Советской России.
Василевский (He-Буква) взялся во что бы то ни стало оправдать декларацию Серапионов об отсутствии у них «идеалов». Он считал своим долгом «накануневца» оправдывать все, что исходит из Советской России.
Василевский переусердствовал.
Одернул его петроградский писатель и также постоянный сотрудник «Накануне» Николай Никитин.
Василевский противопоставлял Серапионов — «живых людей» без готовых идеалов — интеллигентам с «готовыми идеалами». А Никитин возмутился подобным противопоставлением — и возмутился на страницах того же «Накануне». Он писал, лто и «Серапионы — ителлигенты. И что автобиографии их — не документы живых людей, а — литература! Просто увидели в автобиографии возможность нового литературного жанра, и все!».