Неосторожность
Шрифт:
– Дать тебе воды? – спрашиваю я.
– Да, пожалуйста.
Я иду в ванную и возвращаюсь со стаканом воды. Мэдди еще не спит.
– Вертолеты, – говорит она. – Черт. У меня с колледжа не было вертолетов.
– Ляг на спину и поставь одну ногу на пол, – советую я.
Она так и делает.
– Да, лучше. Ох, нет. Меня сейчас вырвет.
Мэдди встает, отталкивает меня и плетется в ванную, хлопнув дверью. Я жду пару минут, потом стучу.
– Ты жива?
Я слышу, как она спускает воду и стонет. Обеспокоенный, я открываю дверь. Мэдди свернулась
– Я, наверное, буду ночевать тут.
Мне эта идея не нравится.
– Нет, не будешь. Идем.
– Я останусь здесь.
– Честное слово, не останешься. Я отказываюсь тебя оставлять в таком положении.
Я беру Мэдди за плечи и пытаюсь поднять на ноги, но она слишком тяжелая. Или я недостаточно сильный. Мэдди остается на полу.
– На полу я тебя не оставлю!
– И что ты сделаешь?
Я помню ее выходки с детства. Она стоит на верхней ветке, грозится прыгнуть, а я умоляю ее спуститься вниз. Однажды Мэдди прыгнула и сломала ногу. Мне пришлось бежать домой за помощью. Роберт отнес ее на руках в дом, пока Женевьева вызывала «Скорую».
– Ты ведешь себя глупо, – вздыхаю я. – Не будешь же ты спать на полу в ванной?
– Буду. Очень удобно.
– Так нельзя.
– Можно. Смотри.
– Я тебе не позволю. Что подумает Джонни?
– Фу, ты скучный, Уолтер. Уолтер-зануда.
Это было больно. Поглядите на нее. Лежит неподвижно, пьяная, на полу. Она бросила мне вызов. Или по крайней мере я так понял. Я не мог ее оставить в таком виде. В конце концов, я же за нее отвечаю, разве нет?
Поэтому я снова пытаюсь ее поднять.
– О, Уолтер, – издевается Мэдди. – Да ты мужик!
– Заткнись! И помоги мне.
К моему удивлению, Мэдди позволяет себя поднять. Она не толстая, но большая, бывшая спортсменка, и весит больше, чем я предполагал. Я с усилием ставлю ее на ноги. Мэдди смеется, пока я веду ее обратно в постель.
– Попытайся поспать, – говорю я и выключаю свет. – Хорошо?
– Не очень, – бормочет она.
– Я могу что-нибудь еще сделать?
– Можешь. Не уходи.
Она протягивает ко мне руку. Я беру ее.
– Хорошо, – произношу я, садясь в кресло у кровати. – Я подожду, пока ты не заснешь.
– Нет, не там. Иди сюда, – говорит Мэдди, хлопая по кровати, и ее рука болтается.
– Я…
– Пожалуйста. Мне надо, чтобы меня обнимали.
– Ну ладно.
Я сажусь на кровать, со стороны Гарри, без сомнения, и снимаю ботинки, а потом ложусь, полностью одетый. Мэдди прижимается ко мне, просовывает голову мне под руку и устраивается у меня на груди.
– Так лучше, – шепчет она. – Вертолетов нет.
К моему ужасу, Мэдди начинает меня целовать. Не ласково, даже не нежно. Грубо, раскрывая мне рот языком. От нее пахнет рвотой. Руки скользят по моему телу. Изумленный, я отвечаю на поцелуй. В конце концов, не каждый день с тобой происходит то, о чем ты мечтал почти всю жизнь. Сколько ночей я представлял, как это происходит? Ее губы на моих, слитые в общем наслаждении?
Но все не так. Это не то, о чем я мечтал. Дело не в том, что
– Мне лучше уйти, – тихо произношу я, пытаясь расцепить ее руки.
– Нет. Не уходи, – шепчет Мэдди, прижимаясь щекой к моей.
Я чувствую ее руку у себя на ремне.
– Займись со мной любовью, Уолтер. Пожалуйста. Если ты не захочешь, я буду думать, что меня никто не любит. Пожалуйста. Ради меня.
Меня разрывает на части. Чувствую себя классическим героем, в котором борются желание и добродетель. Я ничего не могу с собой поделать.
– Я знаю, ты хочешь остаться, – говорит Мэдди, целуя меня.
И я остаюсь.
Весна
1
Проходят недели. По утрам становится теплее. Чем яснее видишь мир, тем более он реален. Скоро будет светло по вечерам. Земля обновится.
В городе дождь. Тяжелые капли, предвестники новых, еще не выпавших. На улицах уже лужи, мусор кружится в канавах. Люди бегут по тротуарам, сжимая зонты, держа над головами газеты.
Клэр идет по рынку деликатесов. Проходы забиты людьми, с их курток капает после дождя. С потолка свисают колбасы. Пахнет свежемолотым кофе. На полках бутылки с трюфельным маслом, свежая паста, помидоры, бельгийский шоколад. Гранатовые ломти тунца, телятина в сухарях, мраморное филе. Мужчины и женщины в белых халатах стоят за прилавками, со знанием дела рассуждая о сыре. Предлагая попробовать, превознося достоинства блед’овернь по сравнению с рокфором.
Она нечасто сюда ходит, здесь так дорого, но хотела бы. Ей бы хотелось быть одной из этих женщин, шикарно одетых, вроде тех, в очереди на кассу, с сумками Прада и бриллиантами на пальцах. Им, кажется, ничего не стоит забежать, быстро купить латте или салат из омаров и уверенно расплатиться платиновой кредиткой. Клэр знает, когда-нибудь она тоже будет такой. Она благоразумна. Никогда не покупает того, чего не может себе позволить, экономит по мелочам, аккуратно вносит каждые две недели средства на свой пенсионный вклад. Этому она научилась у матери. Клэр расчетлива, как француженка.
Сегодня все иначе. Сегодня она потратится. Я знаю, она нечасто готовит. Она мне рассказывала. Весь день в офисе она шарила по разным сайтам в поисках рецептов. Клэр остановилась на французской кухне, потому что та показалась ей впечатляющей и наиболее знакомой. Ее мать умела готовить, познакомила ее с улитками, требухой и певчими птицами, научила есть устрицы и сердцевины артишоков. Она помнит сверкающие рыжие кастрюли, которые когда-то стояли вдоль стен в их старой кухне. Пучки сушеных трав. Но это было давно. Ее отцу никогда не нравилась французская кухня, он предпочитал простую домашнюю еду Новой Англии. Обеды стали проще, а потом и вовсе сошли на нет. Готовка для Клэр – нечто вроде возвращения в детство, к полузабытым комнатам и запахам.