Неотразимое чудовище (сборник)
Шрифт:
Он вздрогнул.
«О боже, — вздохнула я про себя. — Не Саша Данич, а маркиз де Сад какой-то! Но что я могу поделать, если этот тип не оставляет мне другого выхода?!»
Только не надо смотреть ему в глаза, Саша, чтобы твое сердце не погрузилось в жалость, тогда все — пиши пропало!
— Вам рассказать, что происходит с девочками, у которых вот так поворачивается жизнь? Вы так уверены в своих родителях? Но Саша их не слушает, между прочим! У вашей девочки свое мнение, о да — она очень умная, очень мужественная, но поверьте — не настолько, чтобы справиться с горем, которое вы обрушиваете на ее плечи! Ей вас не понять. Она будет обижена на весь человеческий род. И бог знает, что она натворит,
Он смотрел теперь на меня, и его губы — черт возьми! — подрагивали, как будто он хотел меня остановить, но еще не решался.
Я невольно подняла глаза — наши взгляды встретились.
Рук не ломал он, как иной глупец себя ведет, когда отчаянье убьет надежды слабый всход, — он тихим воздухом дышал, глядел на небосвод…—прошептала я. — Пожалуйста, скажите, кто ее убил?
Он покачал головой и прикрыл глаза.
Я развела руками.
— Я хотела вам помочь, но это, похоже, невозможно! Вы продолжаете сопротивляться. Простите меня. Может быть, то, что я говорила, жестоко. Не хотите говорить — не надо. Это действительно ваше дело! Но не кажется ли вам, что ваше молчание — всего лишь роль в чьей-то дьявольской пьеске? Вы молчите, а там, в мире без решеток, над вами потешается тот, кто и так превратил жизнь в «сад цветущего зла»? Вы предлагаете оставить наш мир, мир наших детей извращенцам? Ваше молчание — не героизм. Ваше молчание — это обычная трусость! Вы просто боитесь, сидите себе тут и склоняете голову перед обычной тварью, из тех, которым даже добрый господь отказал в праве на существование, подвергнув разрушению Содом и Гоморру! Вы что, твердо вознамерились предоставить этим людям превратить весь мир в Содом? Не надо так на меня смотреть — я знаю, что ваша жена стала жертвой именно этих людей! Но вы можете продолжать, если вам так угодно, но знайте — вы не заслуживаете ничего, кроме презрения!
«Ну, Александрина, — устало подумала я. — Тебе пора подумать о карьере баптистского проповедника! Как это ты заворачиваешь-то!»
Да, но смогу ли я пронять его своими «огненными речами»? Похоже, нет… Он продолжает сидеть, смотря в пол, только губы едва заметно подрагивают.
Ну и черт с тобой, Игорь Воронцов! Я устала от тебя.
Я поднялась.
— Подождите, — хрипло сказал он. — Я… Я действительно просто не знаю, кто это мог сделать!
Глава 13
От неожиданности я чуть было сама не потеряла дар речи.
Надо же, оказывается, он все-таки может говорить!
— Слава богу, — проворчала я. — Чего-то хотя бы от вас удалось добиться! Правда, я совершенно не могу понять мотивов вашего молчания. Почему вы не говорили?
— Я не видел в этом смысла, — пожал он плечами.
— В чем, — переспросила я, — не видели смысла? Вы не видели смысла в том, чтобы сообщить следствию какие-то важные сведения? Вы не видели смысла в поимке истинного виновника?
— Да бросьте, — отмахнулся он. — Наша милиция еще никого не находила.
— Ну, если все играют в аутизм, что ж удивляться? — развела я руками. — Или всем ментам надо срочно переквалифицироваться в экстрасенсы? Смею вот вас заверить, что, если бы вы потрудились открыть рот, Ванцов уже давно бы нашел того, кто убил вашу жену. Он хороший оперативник, уж мне-то вы можете поверить! Нет худших врагов, чем частные сыщики и работники милиции! Если я его хвалю, значит, так оно и есть.
— Поймите, я ничего не видел! Я пришел, а она лежит на полу. Все. Чем я могу помочь? Я не дурак, прекрасно понимаю, что все улики против меня. К тому же —
— Как это?
— Я нанес ей первый удар, — тихо сказал он. — Да, я ее… ударил. Она собиралась от меня уйти к какому-то странному типу, утверждая, что любит-то она меня, но в ней сидит какая-то другая женщина, она даже имя называла, и пока эта ее внутренняя женщина не соединится с мужчиной, вокруг нее все будут умирать. Понимаете, какой идиотский бред? Я спросил, кто ей все это наплел, не тот ли, кто оставляет на ее теле кровоподтеки? Она сразу замкнулась в себе и начала собираться. Я попытался ее удержать, но она на меня не обращала внимания. Я разозлился. И… Понимаете, я до сих пор не могу понять, почему я ее ударил! А она улыбнулась. Так спокойно и даже с непонятным оттенком счастья. Знаете, это было для меня как удар ниже пояса. Она дотронулась до своей щеки и поцеловала ладонь. «Спасибо», — прошептала она, и я просто не смог этого понять. Я был в бешенстве — моих детей воспитывает извращенка? Я вылетел на улицу, не закрыв дверь. Долго бродил, пытаясь придумать, что же мне делать. Что? Зашел в какое-то маленькое бистро, выпил чашку кофе, моя голова прояснилась, и я все хорошо обдумал. Есть же психиатрия, наконец. Ее наверняка можно вылечить. Поэтому я летел обратно — как на крыльях. Я был почти счастлив, мысленно решив все наши проблемы.
Он остановился.
— Дайте сигарету, — вдруг попросил Воронцов. — Оказывается, разговаривать трудно. После столь долгого молчания слова даются с неимоверным трудом…
Я протянула ему сигарету.
— Я поднялся. Дверь… Она была открыта. Я решил, что она меня ждет. Толкнул дверь, вошел, и…
Его руки дрожали. Но он собрался и продолжил:
— Она лежала на полу, вся в этой кошмарной ржавчине — то есть мне так показалось — и улыбалась. Так странно, как будто успокоилась… Из раны на голове сочилась кровь. Она… Она была мертва, и я опешил. Рядом валялся топор — черт его знает, откуда он взялся. Потом я понял — из кладовки. У меня было такое ощущение, что она сама протянула его убийце. Господи, это невозможно! Я до сих пор не могу, как ни стараюсь! А тогда я вообще ничего не соображал. Просто поднял его с пола и опустился рядом с ней на колени. Так меня и застали. Было глупо утверждать, что я этого не делал, — потому что все выглядело как раз наоборот. Кроме того, первое время я был в оцепенении — мне не хотелось говорить. Мне не хотелось двигаться. Мне казалось, что весь мир обрушился на меня, и справиться с этим мне было не по силам… Поэтому я молчал. Вот и вся история, собственно… Не думаю, что вы много узнали.
— Отчего же, — покачала я головой. — Например, я узнала, что ваша соседка не обманывала, — дверь была открыта, и поэтому слышать она действительно могла только вас… А это исключает ее злой умысел.
— Вы говорите об Ольге? — спросил он.
— Да, о ней.
— Ольга… Кстати, а что говорит она? Она знает, кто был этот мужчина?
— Нет, — покачала я головой.
— Но все началось тогда, когда она сблизилась с моей женой! Я думал, что с этим типом ее познакомила именно Ольга. Вы ей верите?
— Не знаю, — призналась я. — Мне пока еще очень трудно принимать все на веру. Я анализирую.
— И мне вы тоже не верите?
Он смотрел на меня и ждал, что я отвечу.
Честное слово, лучше бы он был противным! Омерзительным или хотя бы просто никаким — как расплывчатое пятно, у которого нет определенных черт…
Я промолчала. Не скажу же я «Даймону Хиллу», что пока я не имею права верить и ему?
Все вертелось вокруг Маши. Ее личности, такой странной и загадочной, что она и сама могла бы представлять интерес для другой криминальной истории.